Читать «Глухарь» онлайн - страница 48

В такой ситуации любая женщина-источник романтического вдохновения. Любая-лотос.

И я могу говорить о потере рассудка.

Могу, потому что рассудительность и ее прямое продолжение-расчетливость не одарили меня своим присутствием. И в этом смысле я-человек обделенный и лишенный радости тихого размеренного покоя.

Говорят, что некоторым неуравновешенным личностям является в старости строгая гармония, и они примиряют в себе все противоречия. Но мне, к сожалению или к счастью, не суждено дождаться времени просветленной мудрости. Каждый следующий день имеет право стать последним. И я озвучиваю для тебя всю эту перемесь прошлого, надеясь на то, что и сам смогу оттыкать в своем монологе хоть что-нибудь сомнительное и спорное-ради чего можно было бы сожалеть о невозможности пройти по жизни другой дорогой.

Не знаю… Наташе было лет девятнадцать. Не знаю. Скорее всего, она училась в воронежском университете, на иностранных языках и, я думаю, училась не плохо.

Показательная зона по своему статусу предполагала проведение некоторых «Культурно-воспитательных» мероприятий. И на моей памяти они случались дважды.

Первым было общелагерное прослушивание политических частушек в исполнении нетрезвых изготовительниц «козинака обыкновенного». Пели дамы чудовищно. Частушки были глупыми.

А вот вторым мероприятием…

Вторым мероприятием стало историческое посещение нашего лагеря студентками ВГУ. Целью посещения было приобщение малолетних преступников к моральным ценностям социалистического общества.

Надо сказать, что легавые организаторы подошли к этому мероприятию творчески. Следуя их замыслу по зоне разбрелись два десятка девочек в летних платьицах, стихийно собиравших вокруг своих талий зачарованных оболтусов.

Девочки, пусть будет «девушки», разворачивали газеты-«Правду», «Известия»-и зачитывали оттуда актуальные заметки, подчеркнутые начальником лагерной оперчасти.

Кто бы вникал в эту важную информацию!

Мама моя, не улыбайся…

Каждый половозрелый осужденный норовил подсесть или подступить к лекторше как можно ближе, чтобы детально изучить каждую телесную выпуклость, зафиксировать в памяти расположение каждого родимого пятнышка, чтоб набранных впечатлений хватило на долгую осень и на бесконечнодлящуюся зиму.

Думаешь, мне не было любопытно?

Да мне было интереснее всех их вместе взятых, узнать, что и как у девушек выступает и углубляется! Инстинкты волокли меня в самую гущу лекционных событий!

Но я не подходил.

Я стоял в стороне.

Потому что мне было очень трудно смириться с мыслью, что вместе со мной этих несчастных ангелов будет похотливо разглядывать какой-нибудь слюнявый козел. И меня разрывало желание снять с дверей барака стальную пружину и расколошматить головы всем этим прыщавым онанистам!

И в то же время, как я их понимал…

Да ведь только их, будущих рецидивистов, домушников, мокрушников, только я их понимал. Они были такой же равноправной частью моей жизни, как набитые на коленях звезды. И все их микроскопические пороки подпитывали мою меланхоличную ненависть. И моя собственная кровь становилась в тысячи раз дурнее, коварнее, лицемерней и убийственней чем вся их жизнетворящая жижа вместе взятая.