Читать «Журнал «Вокруг Света» №01 за 1991 год» онлайн - страница 14

Сейчас здесь человек способен прокормить тяжким трудом только себя и своих близких. Часть муки и другого провианта приходится доставлять снизу, а ведь раньше, до того, как было нарушено это хрупкое равновесие человека и природы, до выселения, здешние пастбища кормили отборным мясом не только горцев, но и долину. Был в кишлаке свой кузнец, жил и плотник, снабжавший своими изделиями всю округу. Теперь каждый сам себе и швец и жнец.

О плотнике рассказ особый. Необычный, незаурядный был, видно, человек. Остался в Псконе его дом 1962 года постройки, как значится на гладко отесанных дощатых панелях. Боковая стена сквозит огромным проломом, а под потолком золотится нестареющее дерево... Здесь цветут дикие цветы, изображена нехитрая домашняя утварь и еще... Еще здесь синим карандашом плотник оставил нам свои мысли, точнее, суждения, достойные мудреца: «Я писал на стене, извел весь карандаш, но если меня не станет, то пусть останется память обо мне». «Нет ничего лучше в мире, чем видеть лицо друга». «Одно плохое слово — и друг перестает быть другом». Где он сейчас, этот ягнобский художник и философ, наследник согдийских мастеров, жив ли еще или сгинул, как многие, на плантациях хлопчатника?

Я вспоминаю альбом «Искусство Средней Азии эпохи Авиценны», выпущенный в Душанбе издательством «Ирфон» при содействии Академии наук Таджикской ССР. Едва ли не половина из сотен отличных иллюстраций этого альбома воспроизводит бесценные творения мастеров Согдианы: скульптуру, фрески, керамику. Дата: 1980 год — тот самый, когда довершили геноцид согдийцев. Найдется ли когда-нибудь в новом альбоме по искусству Согда место для росписей дома плотника из кишлака Пскон?

В моросящих дождем сумерках я с трудом переставляю ноги по крутой тропе, ведущей к дому Хидоятулло, который стоит в верхней точке селения. В своих странствиях я пропустил обед, чем, вероятно, обидел хозяев. Никто, понятно, и виду не подаст, даже если это так. За занавеской айвана под качающейся тусклой керосиновой лампой сидят старцы, которых я видел днем у мечети. Восьмидесятипятилетнего Давлата Боева я застал еще и у священных камней мазара — на берегу реки, где похоронены предки ягнобцев и где старик просил Аллаха, чтобы тот позволил и ему умереть и быть похороненным с ними вместе, а не на чужбине.

Горячая шурпа — наваристый бараний бульон с кусками мяса — обжигает рот. Знакомая уже процедура с ходящей по кругу пиалой чая вновь возвращает меня к мыслям о разлаженности ягнобского бытия. А, впрочем, кто знает, может, так было заведено здесь и раньше и дело вовсе не в нехватке посуды?

Разгоревшийся очаг делает ночь в проеме несуществующей двери еще чернее. Заметно холодает. Пора перебираться во внутреннее помещение дома. Из очага совком выгребают красные угли и, приподняв свисающее с железной печки в центре комнаты ватное одеяло, кидают их на землю. Вновь плотно укутывают эту простейшую прямоугольную металлическую конструкцию, служащую одновременно и столом, и мы располагаемся полулежа на одеялах и подушках подле уютной грелки. От внесенных углей идет небольшой угар, но вскоре его вытягивает наружу. Зашедший на огонек пастух берет в руки рубоб и тихонько перебирает струны. За стенкой, на женской половине, невестка Хидоятулло укачивает в люльке-гахваре четырехмесячную дочку Малахат — первую в истории урожденную ягнобку, в которой течет чужая кровь: молодой Рахматулло нарушил неписаное правило жителей горной долины жениться только на своих и привел в дом узбечку Мухаббат.