Читать «Ясень (сборник стихотворений)» онлайн - страница 14

Двадцатилетней матери. А мать

Толкла кору осиновую в ступе…

В начальную младенческую пору

Познал я вкус осиновой коры,

Вкус лебеды познал.

                    И потому

Любая горечь кажется мне сладкой

И в нашем новом праздничном дому.

ПЕСНЯ ЖИЗНИ

Все хожу по этой голубиной,

По былинной шествую земле,

Значит, не смирило, не убило

Песню жизни в вызревшем зерне.

Не пропало, выжило, прозябло

Брошенное походя зерно,

Дождевою освежилось каплей,

Муравея, здравствует оно.

По всему возвышенному полю

Пышные сияют зеленя,

Голубиной утренней любовью

Поднимают на ноги меня.

Утренняя видится дорога,

Стелется далеко-далеко,

Верещит крикливая сорока,

На парное смотрит молоко.

Выхожу из белого тумана,

Прохожу опушиной лесной,

Открывается, и необманно,

Ландыш над овражной крутизной.

Здравствует понурый лебеденыш

Под крылом притихшей стрекозы,

Первый мой, мой утренний найденыш

Не страшится блещущей косы.

Он от сырости лесной не слизнет,

От нависшей не бежит грозы

И не песню смерти — песню жизни

Слышит в каждой капельке росы.

ПЛАЧУТ ЯБЛОНИ

Отгуляло, отпело, отпрыгало,

Все-то, все поросло лебедой…

Надвигается город на пригород,

Наступает железобетон!

Многоярусно растаращился

Пустотою своих глазниц,

Убегает поспешно ящерица,

Кто-то крикнул ей: — Посторонись!

Улепетывают лягушки,

Покидают свои погреба,

Даже яблони, даже груши

Незавидная ждет судьба.

Ждет отточенная секира

Мой медовый, мой белый налив,

Не с того ль так печально, тоскливо

Растревожился яблонный лист.

Всполошился неугомонной,

Настороженною душой…

Сколько пущено всяких молний

В огородик мой живущой!

И при всем-то честном народе,

Чуя новый большой удар,

Прослезился мой огородик,

Мой медовый налив зарыдал.

Пали на землю гиблые росы,

Расхолстился туман на лугах…

И не яблоки — горькие слезы

На моих тяжелеют руках.

ПОМОХА

Шлепая расшлепанными плицами,

Пароход отваливал от пристани,

Он давал прощальные гудки.

Из охотничьей двустволки выстрелил

Берег вечереющей реки.

Белые затрепетали голуби,

Ну и слезы… И не слезы — желуди

Пали на закатную зарю.

А в соломенном закатном золоте

Я, мобилизованный, стою.

На окованной железом палубе

Я креплюсь, боюсь себя разжалобить,

Слез своих мальчишеских боюсь.

Даже небо, что оно сказало бы?..

Нет, не разрыдаюсь, упасусь.

Удержу себя от малодушия,

Музыку возвышенную слушая,

Оставляю мать на берегу,

И от нестерпимого удушия

Ничего сказать я не могу.

Удаляюсь, отхожу от берега,

От ветлы скрипучей, от репейника,

От красно зардевшихся рябин,

От того от давнего соперника,

Что мою черемуху любил.

Оставляю я свою черемуху,

Ядовитую я вижу помоху,

Что на землю русскую легла.

Что, приподнимаясь, ходит по лугу,

По загривку Стенькина Бугра.

Вылезает из глубокой ямины,

Опечаленные студит яблони,

Заводи речные мурашит,

А по лесу, а по красной рамени

Пагубой великой моросит.

Повсеместно явленную пагубу

Ветер нагоняет и на палубу,

И на пароходные мостки.

То ли песню слышу, то ли жалобу

Тяжело вздыхающей тоски?

Ах, мобилизованные мальчики,

Нет, не к матери родимой — к мачехе