Читать «Предки Питера Эзерли» онлайн - страница 12

Нет сомнения в том, что Питер удивил всех в Эшли Грейндж не только своим необычным родством, но и своей поразительной личностью. И хозяева и гости были очарованы и открыто выражали свое восхищение. Самая его оригинальность, не допускавшая сравнений с каким-либо английским или американским образцом совершенств, вселяла в них приятную уверенность в том, что их восхищение вполне обосновано. Его сдержанность, серьезность, простота, совсем не похожая на их собственную и чем-то напоминавшая тонкую лесть, — все это говорило в его пользу. Помогала ему и наивная откровенность в вопросе о его положении в семье; она проявилась в немногих словах приветствия сэру Эшли и в непринужденных признаниях о днях его безвестной юности, прежней бедности и нынешнем богатстве. Он ничем не хвастался; он ничем не смущался. Впервые в жизни он находился в обществе таких знатных, титулованных людей; чужой, он и виду не подавал, что чувствует себя чужим. Впервые он был окружен вещами, которых не мог бы купить ценою всего своего состояния, и проявлял к ним самое безошибочное равнодушие — равнодушие темперамента. Дамы соперничали друг с другом в попытках расшевелить этого бесчувственного человека, неуязвимого ни для каких соблазнов. Они следовали за ним повсюду, заглядывали в его темные меланхолические глаза. «Невозможно, — удивлялись они, — чтобы он всегда так великолепно разыгрывал роль». Взгляд, улыбка, порыв искреннего доверия, обращение, как бы невзначай, к его рыцарским чувствам еще застанет его врасплох. Однако первое чувство, которое испытывали присутствующие при виде этих меланхолических глаз, равнодушно созерцавших сокровища Эшли Грейндж и пышное довольство гостей, было удивление. Леди Элфрида, которая вместе со всеми откровенно восхищалась Питером, чувствовала к нему легкую ненависть — первый шаг на пути к более сильному чувству.

На следующий день Питер заявил, что намерен посетить церковь в Эшли, и откровенно признался, что ему хотелось бы пойти туда одному. После обеда он выскользнул из дома и пошел по направлению к увитой плющом квадратной башенке, которую заметил еще вчера. На всей спокойной и ровной поверхности парка было одно-единственное место — кладбище, где, как ни странно, покрытая травой земля вздымалась небольшими волнами, которые словно говорили о бурной земной жизни тех, кто лежал под ними. Каждый уголок парка был облюбован гостями, арендаторами или браконьерами. Тем приятнее было наткнуться на полуразвалившиеся и расшатанные надгробные камни, обсаженные терновником, или обнаружить, что они глубоко погружены в зеленое море забвения. Это вносило некоторое разнообразие в привычную монотонность прекрасно распланированного парка. И это, и протоптанные сельскими жителями дорожки к месту празднеств поразили Питера тем, что здесь больше чувствовалось присутствие человека, чем в Эшли Грейндж.

Питер вошел в заросший плющом вход и уставился на полуофициальное объявление прихода на дубовой двери — первое неоспоримое свидетельство единства действий церкви и государства. Питер стоял в нерешительности. Он не ожидал, что это последнее пристанище его предков имеет какое-то отношение к налогам и церковной десятине и что его посвящение сопровождает чье-то материальное благополучие. Бог и царствующий монарх сочетались в королевском гербе, который красовался над официальными объявлениями. Питер осторожно толкнул дверь и вошел в придел. На какое-то мгновение ему показалось, что лесной мрак, оставшийся позади, опять возник перед ним в темном приделе под сводчатым потолком. Кругом стоял густой запах земли, как будто сама церковь выросла из плодородной почвы, пустив глубокие корни. Квадраты света от потускневших окон с цветными стеклами падали на пол, как мелькающий свет сквозь листву. Питер помедлил перед холодным алтарем — и вздрогнул: перед ним лежала фигура рыцаря, изголовьем ему служил шлем, а рядом покоились принадлежности рыцарского облачения. Внезапно воспоминания детства пронеслись перед глазами Питера — воспоминания о необозримых равнинах Запада и о похоронах индейских вождей: их носилки поднимали на шестах над раскаленными прериями прямо к слепящему небу. Там лежало и оружие усопшего вождя и верный пес — здесь было изображение собаки крестоносца. Удивительнее всего, что эти неожиданные воспоминания в тот момент взволновали его больше, чем фигура, которая лежала передним. Здесь они покоились — Эзерли нескольких столетий: они лежали в доспехах или в священническом облачении, стояли в париках или с длинными локонами; надписи на мраморе повествовали об их деяниях и добродетелях. Некоторые надписи были на латыни — языке, не известном Питеру, другие — на странном, почти столь же непонятном английском, но ни один из этих языков не был так чужд Питеру, как сами мертвецы. Их стяги реяли у него над головой, их голоса наполняли безмолвную церковь, — но Питер ничего не видел и не слышал. Он был чужой среди них.