Читать «У края бездны» онлайн - страница 13

В какой мере Корнилов изменил Временному правительству, если согласно одному из протоколов Ставки (с участием Савинкова как управляющего военным министерством) день объявления военного положения приурочивался к подходу к столице конного корпуса, причем все собеседники — как чины Ставки, так и Савинков, и полковник Барановский (начальник военного кабинета Керенского) пришли к заключению, что «если на почве предстоящих событий кроме выступления большевиков выступят и члены Совета, то придется действовать и против них»; причем «действия должны быть самые решительные и беспощадные» (А. И. Деникин, «Очерки русской смуты»)? Но накануне эсеры (партия Керенского!) провели в Петроградском Совете резолюцию о полной отмене смертной казни как в тылу, так и на фронте.

Судя по ряду источников, Керенский, с одной стороны, петушился перед членами правительства и офицерами Ставки, утверждая, что он только и ждет выступления «левых, дабы умыть руки», снимая с себя ответственность за их разгром. С другой стороны, он до 26 августа не представляет проекта о введении в Петрограде и его окрестностях военного положения на обсуждение своего правительства, всячески оттягивая то или иное решение этого вопроса, уклоняясь даже от прямых, лобовых требований Корнилова и правительства ответить что-либо определенное по этому поводу.

«Мерами правительственной кротости» (Деникин) Керенский надеялся сдержать натиск «слева». Путем лавирования и проволочек он пытался остановить натиск «справа».

Но у него и его коллег оставалось всё меньше и меньше реальной власти. Правительство не могло говорить всерьез ни о каких государственных мероприятиях и нововведениях прежде всего потому, что не имело силы для их осуществления. Оно вроде бы не собиралось подчиняться программе большевиков, но и не приняло из рук Корнилова единственно возможного орудия упрочения своего положения — пока еще верных Ставке войсковых подразделений.

Мы уже говорили, что только большевики из всех сил, соперничавших в политической жизни России, не жаждали сильной власти над собой, а хотели и готовились стать ею сами. Готовились сознательно, с момента основания своей партии, следуя «Коммунистическому манифесту» Маркса и Энгельса и не гнушаясь в борьбе за власть никакими средствами. Зато либерально-демократические круги и движения, как правило, уповали на положительные процессы во властных структурах, ждали от них перспективной и благородной политики, наконец решительности и силы. Но даже и став (без особых своих усилий) якобы властью, они не проявили твердости сами.

Значит ли это, что демократам и либералам, участникам борьбы за власть или вошедшим в нее, следовало бы воспринять свойства и методы большевиков?

Отнюдь нет. Но и либерально-демократические и либерально-консервативные силы имели (тогда, как и теперь) гораздо более перспективную для России программу, чем большевики (а сегодня — коммуно-«нашисты»): одни из них хотели не насильственного скачка в неведомое, а утверждения в русской жизни правовых и экономических начал, освоенных Англией, Францией и Америкой — их союзниками; другие — развития плодотворных начал органически русской жизни (в конечном счете — той же либерализации, но в русских традиционных терминах, при сохранении монархии). Но вершина власти ко времени переговоров с Корниловым была, к несчастью, социалистической, то есть утопистской. И жесткие утописты-большевики были ей ближе либералов-прогрессистов и консерваторов. К этому идеологическому родству следует прибавить тщеславно-позерский характер, поверхностность и недальновидность Керенского-человека, его маниловское фразерство.