Читать «Пришельцы с несчастливыми именами» онлайн - страница 4

Я кивнул на трофей.

– Все, что осталось от трупа?

Валя как-то задумчиво посмотрел на галстук и забросил его за шкаф. Лицо у него было странно скучным.

– Саша, – сказал он тихо. – Ты во сколько ко мне пришел?

– В два. – Я хотел ответить нормально, но получилось шепотом.

Валя грустно кивнул и показал на зашторенное окно.

– На дворе-то ночь.

Я не поверил и пощелкал сперва по горлу, потом по бутылочному стеклу.

– И снег, – совсем грустно добавил Валя.

Я понял, что он не шутит. Что-то большое и угловатое зашевелилось внутри, больно задевая за тесную оболочку тела.

«Пожаловала», – подумал я про себя, а вслух произнес другое.

– Валь, – сказал я виновато. – Это из-за меня. Я уж пойду.

– Куда ты пойдешь? Там же эти… Нетушки, оставайся. И водка еще не допита.

– Может, ушли? – сказал я, чтобы не показать, что трушу.

«Ночь, снег… Видно, всерьез за меня взялась Галактическая охранка, раз устраивает локальную деформацию».

– Может, и ушли. Только одного я сейчас с лестницы спустил.

– Кого, Валя?

– Ну, еще одного. Третьего.

– Какого третьего? Их же там было двое.

– Какого, какого… Да такого, в черном пальто, с портфелем. Да пес с ним, Санек. Спустил и спустил. Спустил и правильно сделал. Больше не сунется. А сунется…

В прихожей робко-робко пролепетал звонок. Вообще-то, когда не надо, он грохочет почище тракторного мотора. А сейчас почему-то сробел.

– Сунулся, – грозно сказал Валюша, и не успел я и слова молвить, как Валентин Павлович Очеретич, вывалившись мешком в переднюю, уже отщелкивал французский замок и заносил для удара руку.

Чтоб не допустить напрасного душегубства, я просунулся между Валей и дверным косяком и занял упреждающую позицию.

3. Фашист в лестничном свете и яд, который пригорает на кухне

На пороге в оплывающих хлопьях снега стоял самый обыкновенный фашист и целился в нас из автомата. Автомат был большой, немецкий, с влажным вороненым стволом, от которого пахло собачиной.

Первым делом я поднял высоко руки и сказал увядшим, чуть слышным голосом то единственное, что знал по-немецки: Гитлер капут. Я понимал, что фраза звучит странновато, неизвестно, из какого времени вытащен этот овеществленный призрак – из 43 года или из 45-го. Германия на его памяти еще громко пердит или уже слабенько пукает. Но сказал и сказал, сказанного не воротишь.

Я слышал, как дышит мне в щеку Валька. Хрипло и зло – от водки и закипающей ярости. Валину бабку по матери сгноили в немецком лагере. Отца, Пауля Очеретича, убили в 45-м под Веной. Сам Валька в то время сидел в материнской утробе. Матери повезло, да не очень – за связь с иностранным подданным в России по головке не гладили. И ей досталось от свастики, но уже нашей, пятиконечной. Так что у Валентина Павловича имелось полное моральное право наливаться священной злобой и дать этой злобе выход.