Читать «Планида» онлайн - страница 2

Часу не прошло — вталкивают в камеру солдатика, хмыря конопатого, оборванного, глаз подбит. Сидит Никифор, помалкивает. А тот, как втолкнули его, к двери бросился, орет, кулаками стучит, лбом ее лупит. Потом угомонился. Показывает Никифору глаз свой подбитый: вот, дескать, как они к нашему брату, политическим. Глазом Никифор не ведет. Кто, говорит, и политический, а кто и за просто так, вроде как карантин после плену, потому как у пленных, ученые люди бают, вошь сильно едучая. Ежли после плену карантин, как мне, не устроить — повыест эта вша всех начисто. Ни один человек, кроме пленного, супротив этой вши не устоит — враз счахнет. Притих конопатый, в угол забился. А Никифор знай свою линию гнет. Наше, толкует, дело солдатское, знай стреляй-коли, смутьянов искореняй, врагов изничтожай, господа офицеры знают, что велят, — давай, поворачивайся!

Потом хвастаться стал. Я, говорит, унтер-офицером был, это тебе, быдло, не шиш с маслом, всю роту в руках держал, со мною сами ротный их благородие поручик Кругловский за ручку здороваться изволили. А ты, хамская харя, на них, благодетелей-то, зло замыслил, да еще меня политическим обозвал, — ну, берегись, тля конопатая. С нар спускается, и — хлобысь! — между глаз. Тот заорал по-дурному, к двери бросился, опять стучаться стал. Глазок — щелк! Замок скрежетнул, вошел в камеру усатый подпоручик: что за шум? — Так и так, вашбродь, сусед шумный попался: политическим меня лает, на бунт подговаривает. Сгреб подпоручик конопатого за шкирку, выбросил в коридор. — А ты, — Никифору, — посиди, — говорит. Ушел. Ухмыльнулся Никифор, фуражечку под голову положил, и — охо-хо! — давно под крышей не спал, — уснул. Да крепко так.

Проснулся — вызывают. Говорит штабс: часть твоя, Крюков, числится как без вести пропавшая, нет возможности справку о тебе навести, ну, да я тебе верю. Ты хороший солдат — верно? А вот только скажи мне: зачем ты посторонним людям говоришь, что унтером был? Так точно, вашбродь, был! Ну-ну, это верно, но вот в книжечке твоей солдатской написано, что был ты и ефрейтором, и унтером, а потом в солдаты разжалован. За что, голубчик? Мнется Никифор: зазорно сказывать, вашбродь. Ну-ну не бойся! Представь себе, к примеру, что я и не офицер вовсе, а… друг твой, что ли… Расскажи! Думает Никифор. Если знает лысый, — нет, бритый черт, что за агитацию разжаловали — беда тогда. А не знает, так… Да заворовался, вашбродь, продукт ротный на водку наменял! Виноват. Ощерился бритый — нет, пожалуй, лысый, — смеется, значит: нехорошо, братец, воровать. Бьют за это. И больно. Так точно, вашбродь. Уж как меня били-и — и вспомнить страшно. Ну-ну, говорит. Правильно били. Не воруй. А вот родину ты, Крюков, любишь? — Да я… — зашелся Никифор. — Да вашбродь… — Молодец. Хороший солдат. Надо ей послужить, родине-то. Определяю тебя, Крюков, в особый батальон господина полковника Сыроштана. Боевой командир. Боевой! Как услышит про большевиков, аж… — штабс скрипеул зубами. — Верно ему служи, а главное — России-матушке! Не забудет она тебя. Ступай теперь. Ляхов, отведи!