Читать «Злыднев Мир.» онлайн - страница 6
Егор Чекрыгин
Потом правда я как-то перестал замечать свой щит. Сроднился с ним что ли. И тогда, а может чуть раньше, отец и другие старшие начали лупить нас тяжеленными палками при каждом удобном случае. К боли в мышцах от тяжести щита, прибавилась боль от покрывших все тело синяков. Несколько дней мы новобранцы жили как собаки у дурного хозяина, в постоянном ожидании удара или пинка.
Вот тогда-то, я и перестал думать что война это веселое приключение. В те дни мне пришлось по настоящему тяжело. И хоть я был обычным деревенским мальчишкой, а не ухоженным и обласканным барским сынком, – те дни что-то сломали во мне. Научили стиснув зубы терпеть боль, беспрекословно выполнять любые приказы и не задавать вопросов.
Как? Почему? А зачем? – эти слова надолго ушли из моей речи и даже мыслей. Так я стал солдатом. …А еще я как-то научился подставлять под удары щит вместо своей головы, делая это быстрее, чем успевал подумать об опасности. И в первом же бою, это спасло мне жизнь.
Отец тогда поставил меня позади себя справа. На левой руке у меня был неизменный щит, а в правую он мне дал свой засапожный нож. Велел прикрывать его спину, отражать вражеские удары и ни в коем случае самому в драку не лезть, пообещав выдрать меня как сидорову козу, если я хотя бы посмею прикоснуться к мечу. Отцовского ремня, я тогда еще боялся куда сильнее вражеских мечей, и поэтому послушно выполнил все его наставления, и остался жив.
А моему двоюродному брату тогда не повезло. Он был сильным, здоровым парнем, – всегда становился заводилой во всех наших ребяческих проказах и проделках. Он жаждал подвигов и полез в драку. …Он умер как герой, (по моим детским представлениям), схватившись один с тремя вражескими солдатами. Но «старики» тогда говорили что он умер как дурак, и если бы остался жив был бы предан трибуналу, за то что бросившись вперед оставил строй.
А спустя еще три недели, его отец, брат моего отца, получил стрелу в брюхо нарвавшись на вражескую засаду во время патрулирования. …Он умирал долго и тяжело. То впадая в беспамятство, то приходя в сознание. Бредил, звал отца, деда, своего погибшего сына, свою жену, – толстую, добрую тетку, пекшую лучшие в нашей деревни пироги.
А потом нас, молодых ребят отослали по разным поручениям. А вернувшись я застал дядьку уже мертвым, а отца хмурым и злым. От него пахло мерзкой брагой, которую наши мужики гнали в бочке из-под солонины. Никто не приставал к нему с вопросами и не говорил слов соболезнования. Все, словно сговорившись, делали вид что ничего не произошло. И только иногда я замечал брошенные вскользь сочувствующие взгляды, – на человека, которому пришлось добить родного брата.
Вот тогда-то я и ощутил настоящий страх. Не тот бодрящий страх, который чувствуешь когда на спор прыгаешь в реку с высокого обрыва. И не ту восторженная жуть, когда в ночь полнолуния идешь на поле старой битвы, посмотреть как истлевшие кости давно погибших воинов оживут и отправятся бродить по окрестностям, ища куски своих изрубленных в бою тел. И даже не тот страх, который испытываешь идя единым строем, плечом к плечу, навстречу такой же несокрушимой стене вражеских солдат, и понимая что можешь погибнуть в любую минуту.