Читать «Благую весть принёс я вам» онлайн - страница 29

В памяти отчего-то зазвучал сипловатый голос Пламяслава: "Воистину, Отец велик! Его речи - что петли загонщика: всегда попадают в цель; его поступки - это мудрость веков: заставляют слушаться тебя; его обряды - как редкое угощение: облекают желанием приобщиться их. Он гласит волю Огня, он умеряет Его гнев, он веселит Его сердце. Отец не лучший из нас, он - единственный, ибо стоит меж людьми и Богами, всеведущий и смертный. В нём, избранном, течёт кровь старых Отцов, он избавлен от земных забот, он - яркий факел, светящий в глухой пещере. Он - наша гордость и наша слава".

Старик будто знал, что он придёт. Не удивился, когда Головня бочком протиснулся в жилище, путаясь в складках медвежьего полога, висевшего с внутренней стороны. Лишь поднял на загонщика взгляд огромных бельмастых глаз и ободряюще мигнул. Отец был не один: возле жарко пылающего очага сидели его дочь Ярка и зять Светозар. Увидев Головню, Светозар прищурился, и шрам на его щеке побелел, словно покрылся инеем.

- Чг тб?

Загонщик взглянул на его тёмный лик с отметиной от медвежьих когтей во всю щёку, перевёл взор на Отца. Тот не говорил ничего, лишь смотрел на него, плотно стиснув губы. И Головня заговорил, опуская взор:

- Тут это... такое дело...

- А? Чего? Говори, поторапливайся, - закаркал старик противным голосом.

- Я про чужака... про плавильщика.

Слова опять застряли в горле. Удивительно даже: ещё не нарушил ничего, не преступил заповеди, а чувство такое, будто подличать прибежал. С чего бы? "Не бывает благодатной лжи, как не бывает порочной истины". Именно! Но отчего же так тяжело на сердце?

Отец Огневик тяжело поднялся, подошёл к Головне, прошил остреньким взором - снизу вверх. Тот поразился, насколько молодым казалось его лицо в свете костра - куда моложе, чем у Светозара. Он крючковатыми пальцами ухватил загонщика за локоть и зашипел, извергая смрад из глотки:

- Ну, выкладывай, Головня. Что там про плавильщика? Да об Огне не забывай. Он, Огонь-то, всё видит!

Глаза у него были - как две дыры в истлевшей шкуре: неровные, чёрные, не глаза даже, а пробоины от кольев. Такие глаза не щупают - обволакивают холодом. А внутри, на страшной глубине, - льдинки зрачков словно камешки на дне глинистого ручья.

Головня вздохнул. Нет, не мог он предать человека. Не мог отдать его на расправу. Пусть даже негодяя - не мог.

Но сказать что-то надо было, и он забормотал, пряча глаза:

- Я к тому, что присмотрел бы ты, Отче, за внучкой. Сам знаешь, как оно выходит... Ходят всякие, с панталыку девок сбивают, а те потом на сносях...

- А тебе что за печаль?

- Да мне-то никакой печали... А всё ж таки, приглядеть бы надобно. Внучка Отца как-никак. Если осрамится, позор на всю общину...

Он уже чувствовал, что несёт околесицу. Не ему, сироте-загонщику, давать советы Отцу. Не ему пенять на чужака. Но что ещё говорить? Как выкрутиться?