Читать «И свет во тьме светит» онлайн - страница 21

Нет в ré mineur.

Тоня. Ах, этот, это чудная вещь. Это что-то стихийное, до сотворения мира.

Степа (смеется). Да, да. Ну, сыграйте, пожалуйста. Впрочем, нет, вы устали. И так мы провели чудное утро благодаря вас.

Тоня (встает и смотрит в окно). Опять мужики.

Люба. Вот этим-то драгоценна музыка. Я понимаю Саула. Меня не мучает бес, но я понимаю его. Никакое искусство не может так заставить забыть все, как музыка. (Подходит к окну.) Кого вам?

Мужики. Послали к Николаю Ивановичу.

Люба. Его нет, подождите.

Тоня. И выходишь замуж за человека, который ничего не понимает в музыке.

Люба. Да не может быть.

Борис (рассеянно). Музыка... Нет, я люблю музыку или, скорее, не не люблю. Но предпочитаю что-нибудь попроще – песни люблю.

Тоня. Нет, ну эта соната разве не прелестна?

Борис. Главное, это неважно, и мне немножко обидно за жизнь другую, что приписывают важность этому.

На столе конфеты. Все едят.

Лизанька. Вот как хорошо, что жених, и конфеты есть.

Борис. Ну, я в этом не виноват. Это мама.

Тоня. И прекрасно делает.

Люба. Музыка тем дорога, что она овладевает, схватывает и уносит из действительности. Вот все как мрачно было, а вдруг ты заиграла – и просветлело. Право, просветлело.

Лизанька. А вальсы Chopin избиты, но все-таки...

Тоня. Этот... (Играет.)

Входит Николай Иванович, здоровается с Тоней, с Степой, Лизанькой, Любой, Митрофаном Ермиловичем и священником,

Явление второе

Те же и Николай Иванович.

Николай Иванович. Где мама?

Люба. Кажется, в детской.

Степа зовет лакея.

Папа, как Тоня играет чудно. А ты где был?

Николай Иванович. На деревне.

Входит лакей.

Явление третье

Те же и лакей.

Степа. Принеси самовар другой.

Николай Иванович (здоровается и с лакеем, подает ему руку). Здравствуй!

Лакей робеет и уходит. Николай Иванович уходит.

Явление четвертое

Те же, без лакея и Николая Ивановича.

Степа. Несчастный Афанасий! Смущен ужасно. Не понимаю. Точно мы в чем-то виноваты.

Явление пятое

Те же и Николай Иванович.

Николай Иванович (возвращается в комнату). Я прошел было к себе, не высказав вам своего чувства. И это нехорошо, я думаю. (К Тоне.) Если вас, гостью, оскорбит, что я скажу, простите, но я не могу не сказать. Ты говоришь, Люба, что княжна хорошо играет. Вы все здесь, семь, восемь здоровых, молодых мужчин и женщин, спали до десяти часов, пили, ели, едите еще и играете и рассуждаете про музыку, а там, откуда я сейчас пришел с Борисом Александровичем, встали с трех часов утра, – другие и не спали в ночном, и старые, больные, слабые, дети. женщины с грудными и беременные из последних сил работают, чтобы плоды их трудов проживали мы здесь. И мало этого. Сейчас одного из них, последнего, единственного работника в семье, сейчас тащат в тюрьму за то, что он в так называемом моем лесу срубил весной одну из ста тысяч елок, которые растут там. А мы здесь обмытые, одетые, бросив по спальням наши нечистоты на заботу рабов, едим, пьем, рассуждаем про Шумана и Chopin, который больше нас трогает, разгоняет нашу скуку. Я думал это, проходя мимо вас, и потому сказал вам. Ну, подумайте, разве можно так жить? (Стоит волнуясь.)