Читать «Аэропланы в Брешии» онлайн - страница 4

Деревеньки на берегу озера громоздили домишко на домишко, будто на полотнах Сезанна, от уреза воды до вершин холмов, где выше всех стояла, звоня в свой колокол, церковь. В старом граде Праги, под стеной ошушал он среди кухонь алхимиков и крохотных кузен старого гетто то же самое отчужденное изумление, что и в Италии, словно заклинание уже пропели, и чары подействовали. Не сказала ли одна из чаек Ривы что-то по-латыни?

Озеро было огромно, как море.

Отто, в кепке и куртке с поясом, кругами гулял по богато загроможденной палубе тряского пароходика. Макс с Францем сидели на сложенном дорожном коврике около рулевой рубки. Отто и Макс, пришло в голову Кафке, тем, кто их не знает, могут показаться двумя князьями с афиши русской оперы в стиле "арт-нуво". Но это обманчиво, поскольку оба - современные люди, вполне принадлежат новой эпохе.

Максу - двадцать пять, уже заработал свою степень, положение в обществе, а в прошлом году у него вышел роман, "Schloss Nornepygge"(23). Не поэтому ли заброшенный Замок Брунненбург в диких горах Кармоники засел у него в памяти, словно призрак?

Казалось, им нипочем пустота озера в полдень. В них чувствовалось духовное начало, насколько глубокое - они никогда не давали ему разглядеть, - начало и без того нерушимо личное, как и у всех остальных.

Отто появился на свет в новом мире, был запанибрата с числами и их завидными гармониями, с примечательно пустой мыслью Эрнста Маха(24) и Авенариуса(25), чей разум походил на разум милесцев и эфесцев античности блестящий, точно отточенный топор, изначальный, словно листва, и простой, как яшик. Эта новая мысль была нага и невинна; миру только предстояло обернуть ее временем. И у Макса в этой дикой невинности были свои видения. Лишь несколько месяцев назад пригород Яффы переименовали в Тель-Авив, и сионисты, по слухам, говорили там на иврите. Макс мечтал о еврейском государстве - орошаемом, зеленом, электрифицированном, мудром.

Судьба нашего столетия зарождалась в монотонном одиночестве школьных классов.

Итальянские классы, без сомнения, ничем не отличались от классов Праги, Амстердама и Огайо. Послеполуденное солнце вваливалось в них после того, как ученики расходились по домам, по пути запуская волчков и играя в ножички. На стене висела карта Калабрии и Сицилии, раскрашенная, как у Леонкавалло, настолько же лиричная в своей цитрусовой веселости, насколько периодическая таблица, висевшая рядом, казалась абстрактной и русской. Кусочки желтого и белого мела лежали в своих канавках, а геометрия, начерченная ими, по-прежнему оставалась на доске, очевидная, трагическая и покинутая. Окна, о которые билась, то и дело отваливаясь, оса, весь день проверяя на твердость их запыленную ясность, были опустошенны и величественно меланхоличны, как ворота амбара, выходящие на Северное море в октябре. Здесь Отто услышал о валентности углерода, здесь Макс увидел, как сверкнули клинки, вынимаемые из кровоточащего Цезаря, здесь Франц грезил о Великой Китайской стене.

А люди вообще хоть что-нибудь знают? Человека учил человек. Замкнутый круг, любому понятно.