Читать «Оправдание крови» онлайн - страница 144

Сверкнули при тусклом свете жестяной коптилки влажные глаза, Роза встрепенулась, будто ждала этого вопроса и боялась его.

— Дак она же сама… — Роза сказала так и замялась на мгновение. — Она сама пришла… А я стояла там и не понимала, чего они мне говорят со всех сторон, чего добиваются. А как Дуня пришла, дак и я догадалась — юда да юда, говорят. Ну, и лезут с руками. А Дуня заступилась. Тогда немцы на нее и набросились. Начали угрожать ей.

— Как это угрожать? — словно бы не поверила Палага.

— А так, что один немец даже кофту порвал на ней.

— Ну и что, если порвал? — недоуменно пожала плечами Палага, мол, экое диво, и, будто ища поддержки, посмотрела на старую хозяйку, которая хоть и не переставала качать рукой зыбку, однако повернулась лицом к ним и слушала разговор.

— А то, что Дуня плюнула ему в морду! — со злостью ответила Палаге Роза Самусева, пряча в ладонях лицо.

— Ха, — выдохнула от неожиданности старая хозяйка. А Палага Хохлова спокойно сказала:

— Ну и дура!

Тогда вспыхнула Анета Прибыткова.

— А сама в Ключе не то же самое сделала?

— То, да не самое. Тама был свой, полицай, дак буду ли я еще цацкаться с ним? А тута немец. Не знаешь, что и сказать ему. Вроде немой он. Хорошо еще, если не дурной попадется. А если дурной? Ну, и чего она добилась, что плюнула?

— Дак что-то надо же было сделать, чтобы отвязались, — с сердцем возразила на это Роза Самусева.

— Вот, то она из себя овечку строит, вроде ничего не понимает, а то вдруг… Дуня что? Дуня… А вот ты! Сперва и крылья, как курица, распустила, лови, мол, петух, меня, топчи, а потом даже ответить не можешь, кто ты, юда или пет.

— Сама же говоришь — ему как немому объяснят!), если не знаешь, чего он хочет.

— Сама, сама! — передразнила взволнованную женщину Палага; она все больше злилась, как бы подавляя неприязнь к Розе.

Почувствовав это, самая молодая из веремейковских баб, Фрося Рацеева, даже возмутилась:

— Ну, чего ты, тетка Палага? Пожалей хоть Розу! Ей уж и без тебя досталось!

Варка Касперукова тоже уловила злое намерение в попреках Палаги, попыталась рассеять все шуткой. Но зря. Палага и вовсе надулась, словно не могла простить Розе Дуню Прокопкину.

Тем временем в зыбке заплакало хозяйское дитя, и всем вдруг сделалось стыдно, что так раскричались, чуть ли не на всю хату. Утешать ребенка сразу же кинулась молодая хозяйка, которая все время, пока веремейковские женщины препирались и спорили между собой, молча копалась в открытом шкафчике, что стоял в углу у задней стены и, наверное, служил хозяевам также обеденным столом. «Цыц, цыц!» — наклонилась молодица над зыбкой, задергиваясь домотканым пологом, который свешивался с одной стороны на веревочных петлях из-под самого потолка. Припав к материнской груди, младенец тут же успокоенно замолк, словно захлебнулся молоком, и в комнате воцарилась тишина.

— А я вот что скажу вам, бабы, — бросил в эту тишину первое слово хозяин; он стоял в сенцах по ту сторону порога, как будто пришел сюда не вместе со всеми, а только что, да приостановился от неожиданности, удивленный, что в его дом набилось столько незнакомых баб; теперь веремейковки рассмотрели, что это мужчина лет тридцати, как раз под пару молодой хозяйке, хоть выглядел не таким дородным, как она; однако лица их были схожи: и жена, и муж казались одинаково смуглыми, а больше всего сближала их в этой похожести несмелая, застенчивая улыбчивость (иначе и не назовешь), которая появлялась в темных глазах, когда они заинтересованно вглядывались в кого-нибудь. — Ваше счастье еще, что хоть так получилось: и эту я заставил на огороде спрятаться, и ту немцы не увезли с собой, а в комендатуру сдали.