Читать «Газета День Литературы # 90 (2004 2)» онлайн - страница 5

Страшная-страшная, длинная-длинная,

Жизнь моя ходит за мной…

Эта вторая судьба дала России совсем нового поэта Геннадия Русакова. Ушел в тень, растворился поэт-эрудит, автор уже многих книг, замеченный еще в молодые годы и Виктором Астафьевым, и Арсением Тарковским, блестяще соединяющий темы высокой культуры, сюжеты из античных времен и темы уличной подворотни, беспризорничества, отшельничества.

Ещё один подранок войны. Из того трагического, но великого поколения детей 1937 года, давшего России великое множество талантов. Его тихая, хотя и темпераментная поэзия получала высокую оценку у критики, но шла как бы по касательной и во времени, и в его собственной жизни. Скорее, она была его личной поэзией, при всех неоднократных выходах поэта на события его эпохи. Его книги "Длина дыхания", "Время птицы", "Оклик" несли свою музыку, свою горячность запала, свою социальность, но не становились знаками, вехами самого времени.

Такой вехой в русской литературе стала книга Геннадия Русакова "Разговоры с богом".

И надо же, какой страшной ценой получил поэт право на свою веху в литературе?

Ценой смерти любимой. Ценой дерзкого вызова Богу, позволившему свершиться этой смерти…

Неужто ты завидовал нам, боже —

Таким счастливым, без тебя, вдвоем?

Но ты же всюду, ты одно и то же,

Что свет и тень, пространство и объем!..

Он сам говорит в интервью: "Зачем же отнимать? Не для того же, чтобы я писал стихи. Слишком иезуитская плата за них!.." Я не знаю, потоком ли шли у поэта его новые трагические строчки, или же он вдруг выпадал из времени и как бы возвращался к любимой, спустя годы, спустя многие годы. Это было особое время его умирания. Даже, если это и был поток, то некоего прерывистого сознания, депрессивной сумрачной энергетики, выбрасывающий Геннадия Русакова в течение десяти лет в иное пространство, где он вновь и вновь задавал Богу свои вопросы, бросал свой приговор, смирялся и вновь, забыв обо всём, требовал объяснений, в конце концов, требовал собственной смерти. Он нарушал и каноны поэзии, и каноны христианства, всё сразу, он написал свою книгу "Разговоры с богом".

Думаю, Бог его поймет, ибо это одна из самых сильных христианских книг в русской поэзии, завершающее событие как бы еще продолжавшегося ХХ века.

Спит в земле моя защита…

Ни к чему мне этот век.

Тихо-тихо сеет сито.

Ну и ладно. Жизнь прожита.

И назавтра стает снег.

Этот бывший детдомовец и сирота, бывший суворовец и прекрасный переводчик, познавший с детства всю грязь мира, еле выживший, а позже обретший своё счастье в жене, в дочке, в работе, объездивший вместе с женой многие страны, о которых только мечтали его сверстники, не прошел, не мог пройти и мимо крушения его страны, его империи. Его как бы дважды ударили с размаху головой о бетонную стену. И новые трагические стихи сошлись вместе: смерть жены и смерть державы. Имперский поэт не предает своей империи. Любимый не хочет забыть о своей любимой. Критик Сергей Чупринин явно не прав, выводя поэта за пределы гражданственности и государственности. Даже в самых трагических строчках, в его грустных элегиях Русаков неотделим от своей земли и своей державы. Он сам понимает неразрывность своих трагедий: "А потом — это совпало с рушащимся миром и внутри меня, и вне. Вдруг у меня не стало страны. Я, как и многие, жил гордым чувством принадлежности к одной шестой мира. Мы были готовы, что всё будет меняться, но не так же хамски, не так зловеще…"