Читать «Метелица» онлайн - страница 293
Анатолий Борисович Данильченко
Дальше они шли молча, думая каждый о своем.
Григория Маковского Тимофей видел в последний раз в сорок первом, когда они, узнав о приближении немцев, бежали из деревни всем миром и не успели уйти. Взвод мотоциклистов настиг их за выгоном, у самого леса. Тогда Григорий походил больше на военного, нежели на председателя колхоза: в галифе и сапогах, перепоясан широким офицерским ремнем, с наганом на боку. Таким и остался в памяти. Потом, до самой гибели командира, они общались только через связную Любу да один раз через Савелия, которого Тимофей отправил в отряд при первом удобном случае.
Все погибли. Никого не осталось. Потому и стало возможным его осуждение. Теперь для него многое прояснилось, стало понятным все то, что казалось невозможным, недоступным здравому рассудку в сорок пятом году. Хоть и с запозданием, но он понял, что случайностей в жизни не бывает. Все закономерно, имеет свое начало, первопричину и свой конец. Да-да, и конец имеет, вот в чем штука. И это вселяет уверенность, позволяет смотреть на жизнь шире и спокойнее. Любое зло имеет свой конец, бессмертно лишь добро. Вот именно: добро, потому что оно творит жизнь, а зло уничтожает. Но, к счастью, не до конца.
— Не до конца.
— Ты что-то сказал?
— Сказал?.. Нет, ничего.
Ксюша поглядела ему в глаза и, помедлив, спросила:
— Ну, как он тебе?
— Кто?
— Демид, конечно.
— Не знаю, что и сказать, — замялся Тимофей.
— Что думаешь, то и говори, я не обижусь.
Они вышли за околицу, и теперь никто из сельчан не встречался, не перебивал разговора.
— Говори, не бойся, — усмехнулась она.
— Что можно понять в человеке, посидев с ним каких-то пару часов? Первое впечатление зачастую обманчиво.
— Ну-ну, не виляй, — подбодрила его Ксюша.
— Не понравился — вот тебе и весь сказ.
— А почему? Что не понравилось?
— Кто его знает… — пожал плечами Тимофей. — Красивый, здоровый, самолюбивый, ячества много. Не верю я таким людям. Какая-то приблатненность, нагляделся я на таких. Он, видно, считает, что если я из заключения, то и говорить со мной надо на блатном языке. Вот и подстраивается. Это глупо само по себе, и то, что подстраивается, тоже неискренне. Прямота его, этакая распахнутость кажутся мне наигранными. Есть люди, для которых эта «простецкость» — манера поведения. Многие клюют. Видишь, я с тобой откровенен, теперь ты начистоту: во многом ошибся?
— Кое в чем ошибся, но и в точку попал, — сказала Ксюша совершенно равнодушно, и это немного удивило Тимофея. — Себялюбив — это правда. Чванства тоже хватает, не говоря уже о ячестве. Блатнежи ему не занимать — его кровное, а вот насчет наигранности промахнулся. Такой он и есть.
— Слава богу, хоть в одном промахнулся. А то нарисовал тебе портретик.
— Эге, Тима, его еще дорисовывать надо.
— Чего ж ты тогда… — начал Тимофей и осекся.
— Сошлась чего? Да кто ж его знал, что такой. Поначалу шелковым был, интересным. Прося тебе говорила, что он товарищ Левенкова? Ну вот, у Левенкова и познакомились.
— И до сих пор терпишь?
Ксюша посерьезнела, вздохнула протяжно и покачала головой:
— Судьба, знать, такая наша бабья — терпеть. Прогоняла я его, уезжал, опять вернулся. Поверила. Ай, чего там говорить! — махнула она. — Но ты не подумай, что я поневоле. Нет. Пока держится в рамках, а распустится — выгоню. Ты меня знаешь.