Читать «МАЙЯ ГОРИНА» онлайн - страница 134

Принято считать, что Пушкин грыз ногти, он же просто прикрывал рукой нервный тик в углу рта. (Напомним, что такой же тик имел Троцкий). Кроме неожиданных обмороков и судорог был ещё один грозный симптом: микрография – сначала буквы при письме могут быть обыкновенного размера, но становятся всё меньше и в конце страницы могут стать меньше в несколько раз.

В последний год жизни Пушкина буквы в последних строчках на листе были чуть ли не в 10 раз меньше, чем в начале.

Ни Лацис, ни Козаровецкий не назвали болезнь, считая, что это должны сделать врачи – невропатологи. Сама мысль о том, что его ждёт полная недееспособность, обездвиженность и маразм, была для поэта невыносимой. Страшнее всего было то, что в любой момент он уже не смог бы контролировать ситуацию. Лацис писал: «Ещё не развернулась травля. Ещё не было анонимных писем. Но уже было ведомо: настали последние дни. Пришла пора исчезнуть. Надлежало тщательно замаскировать предстоящее самоубийство…В исполнители напросился Дантес. А «заказчиком» был сам поэт». Всё это не снимает вины с Дантеса. Но если бы Пушкин не нашёл Дантеса, он нашёл бы кого-нибудь другого.

Это исследование Лациса объяснило факт, который всегда был загадкой. «Ни один из лучших пушкинистов не взялся объяснить, почему Пушкин плакал навзрыд на праздновании лицейской годовщины 19 октября 1836-го года. Почему так и не смог дочитать приготовленные стихотворные листы?...Поэт явно представлял: этот праздник для него последний, на следующем его не будет, его не будет нигде…Им было принято твёрдое решение опередить конечную стадию болезни, от которой…существует лишь одно лекарство – смерть».

Когда было принято это ужасное, мучительное решение? Скорее всего – в 1835году. Именно к этому времени относятся его стихотворения «Родрик» и «Странник». Последнее, в свете сказанного выше, особенно откровенно:

При детях и жене сначала я был тих

И мысли мрачные хотел таить от них,

Но скорбь час от часу меня стесняла боле,

И сердце, наконец, раскрыл я поневоле.

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты – жена! –

Сказал я - ведайте: моя душа полна

Тоской и ужасом; мучительное бремя

Тягчит меня. Идёт! Уж близко, близко время…

……………………………………………………….

«Познай мой жребий злобный:

Я осуждён на смерть и позван в суд загробный -

И вот о чём крушусь: к суду я не готов,

И смерть меня страшит»……

В. Козаровецкий пишет: « Нам предстоит усваивать открытия Лациса и Баркова…Легко представить, какое отчаянное сопротивление академической пушкинистики это вызовет…. Но я уверен: замолчать эти открытия уже не удастся». Не надо оскорблять поэта, приписывать ему отсутствие выдержки, проницательности, элементарного здравого смысла. Он не был заводной игрушкой, не был рабом общего мнения. Давно пора понять буквальное, сиюминутное значение стихотворной подписи «К моему портрету»: