Читать «Хождение по своим ранам» онлайн - страница 25

Сейчас, по прошествии многих лет, вопреки общераспространенному мнению, что с годами забываются, стираются из памяти те или иные события, я, оставаясь наедине с самим собой, все острее ощущаю пережитое, зримо живущее во мне, не дающее ни на минуту забыть — ах какая малость! — ну хотя бы склоненный над окопом подсолнечник. Я хотел увидеть солнце, но увидел этот подсолнечник, он показался мне черно и страшно взглянувшим на меня затемненным солнцем.

— Симонов, ты живой?

— Живой, товарищ лейтенант!

Я поднял голову, на этот раз подсолнечник показался подсолнечником, но над ним, в водянистой голубизне неба разворачивались — сколько их? — по-верблюжьи горбатые пикирующие бомбардировщики — «юнкерсы-87».

— Воздух!

Кто это крикнул? Тютюнник? Нет, это Загоруйко крикнул своим тоненьким мальчишечьим голоском.

Симонов схватил ружье, но не знал, что с ним делать.

— Пригнись!

Симонов пригнулся, подставил под перехваченное мною ружье свою широкую, изъезженную вещмешком, солончаково белеющую от пролитого пота спину.

«Юнкерсы» стали снижаться, входить в пике. Одного из них, ведущего, я поймал на мушку и, взяв упреждение, выстрелил. Симонов зажал уши, но ненадолго, он опять опустил руки, уперся ими о стенки окопа. Стоял непоколебимо.

— Подбили! Одного подбили!

Знать, и вправду подбили. Я видел, как стремительно падал, ястребино раскогтясь, с плоскими, ровно отрубленными крыльями самолет. Падал он прямо на нас, выпустив из своих когтей пять бутылочно блеснувших на солнце непонятных штуковин, напоминающих широко растопыренные пальцы. Мелькнула давно затаенная, соблазнительно обольщающая мысль: наконец-то капитан Банюк скажет обо мне и о моем взводе доброе слово, а старший политрук Салахутдинов будет говорить о том, что вверенное нам оружие не только способно вести борьбу с танками, но и способно уничтожить любой вражеский самолет… Недолго подпрыгивало, недолго тешилось нежданной радостью мое сердчишко. «Подбитый» «юнкерс», как пловец с вышки плавательного бассейна, нырнул, утробно взвыл, и невредимо вынырнул, пройдясь по нашим спинам крестообразно раскинутой тенью. А то, что казалось растопыренными пальцами, пошло молотить, как цепами, утыканное подсолнечниками поле. Я снова глянул на небо, неба не увидел, увидел летящие прямо на меня черные кресты. Опять припал к прикладу ружья, но выстрелить не выстрелял, меня придавило истошно воющим, падающим на землю небом. Чувствую, что живой, но не могу подняться. Напрягаюсь, стряхиваю упавшее на мои плечи небо и, не зная, что делать после только что оттопавшей бомбежки с вверенным мне взводом, не своим голосом, давясь застревающими в горле словами, кричу:

— Взвод, к бою!

Поднял накрытую каской голову Тютюнник, задвигался Наурбиев, резко выпрыгнул из окопа Загоруйко, раздвинул ножки ружья и надежно укрепил их на заваленной листвою подсолнечника площадке. Мой напарник Симонов тоже потянулся к ружью, легко взял его под лодочку магазинной коробки и нацелил на дымно горящий Воронеж.

Командир взвода противотанковых ружей, я окунулся в пучину воочию увиденной войны, но что я знал о войне? Ничего я не знал о войне. Я видел бушующие волны, но не видел моря, не мог ощутить его глубинного течения. Я подал команду «к бою!», а боя-то не было, вернее, он был, но не в подсолнечниках, был там, где окопался взвод младшего лейтенанта Ваняхина, на северо-западной окраине села Подклетного, невдалеке от памятной пущицы, условно поименованной рощей «Сердце».