Читать «Хождение по своим ранам» онлайн - страница 22

— Кто решил?

— Командир роты.

Мне почему-то жалко стало Селиванчика, я все еще надеялся, что он придет в себя, к тому же мне не хотелось, чтоб он был на глазах командира роты — останутся некормлеными слетающие с ночного неба жаворонки…

К моему немалому удивлению, Селиванчик вполне разумно воспринял свой перевод в другой взвод, стал собираться, нашарил вещмешок, взял винтовку, но попрощаться ни с кем не попрощался. Даже Симонову, своему напарнику, ничего не сказал. Я решил проводить жестоко ушибленного парня.

Сапоги мои, хоть и походили на печные трубы, но, как решето, пропускали даже росу. Я чувствовал, как повлажнели мои ноги, когда ступил на обочину дороги, на ромашки, на хрупкие блюдца придорожного вьюнка. Я почему-то думал, что Ваняхин сообщит какую-то новость, но он молчал. Заговорил Селиванчик.

— Товарищ младший лейтенант, я патрон потерял…

— Найдется твой патрон.

И опять тишина. Слышно только шмыганье сапог да селиванчиковых, выгнутых, как лыжи, английских ботинок. Я вспомнил об убитом связисте, он лежал где-то совсем рядом. Ваняхин остановился, опустил голову, потом, осветив меня задумчиво-грустной улыбкой, проговорил:

— Знаешь что, я дарю тебе свой комсоставский ремень. Хочется, чтобы ты был похож на настоящего командира.

Ваняхин снял блеснувший звездной пряжкой ремень и перекинутую через плечо портупею. Я снял свой ремень и передал его несказанно обрадовавшему меня товарищу. Ведь я был очень молод, и мне, как молодому коню, хотелось поносить блестящую сбрую.

Мы крепко пожали друг другу руки.

Селиванчик тоже снял свой ремень, но не знал, куда его деть.

Возвратись к своему окопу, я оглянулся, увидел ваняхинский затылок, а над ним стоймя стоящую, как бы распятую на незримом кресте, летучую мышь.

8

Недели две простояли мы в поспевшем на наших глазах и уже начавшем осыпаться ржаном поле. Немногие из нас знали, что мы были как бы в предбаннике, а настоящая жаркая баня была на северной окраине Воронежа, в районе сел Подклетного и Подгорного, как раз там, откуда привели лейтенанта Гривцова.

Не помню, ночью или днем снялись мы со своих позиций, но хорошо помню занятые нами новые позиции, низкорослый, свилевой, заляпанный коростой лишайников сосенник. Под ним тоже весь в лишайниках песок, в этом песке надо было окопаться. И мы окапывались, то и дело окуная в лунки ошеломленные касками головы. Теперь немцы били не только по Задонскому шоссе, они не оставляли в покое ни одного кустика, ни одного деревца, доставалось и нашему сосеннику. Сначала отдаленно завывало, потом быстро нарастало каким-то шепеляво-ноющим шелестом и напоследок смачно шлепалось. Сначала я не знал, что это такое, но вскоре по стабилизаторам узнал — тяжелые мины.

Не скажу, чтобы меня удовлетворяла новая позиция, скажу только, что командир батальона по неизвестным мне соображениям держал мой взвод в резерве, таким образом я и вверенные мне люди находились в некотором привилегированном положении. К нам нередко заглядывала наша батальонная санчасть, наша Валя. Она ходила между сосенок в легких хромовых сапожках, в короткой разглаженной юбке, в гимнастерке, с яблочно закругленными карманами. Приносила с собой запах забытого нами туалетного мыла. Дразнила свежестью смело глядящего из-под воротника упругого девичьего тела. А строго надвинутая на правую бровь пилотка и гордая посадка красивой, не отягченной волосами, коротко подстриженной головы создавали впечатление вольного, ни от кого не зависимого поведения. Вольно вела себя наша Валя и под огнем немецких минометов. Она не кланялась даже близко разрывающимся минам, не обращала никакого внимания на их ноющий вой, наверно, считала, что красный крест на ее брезентовой сумке оградит ее от дико взвизгивающих, пронзающих сосновую хвою осколков. И только после одного сильного минометного налета до моего затопленного белым песком окопчика донесся впервые услышанный мной тревожно зовущий крик: