Читать «Содержательное единство 2001-2006» онлайн - страница 94

А напротив всей этой конфигурации располагался "социальный актив" в лице научно-технической интеллигенции и части гуманитариев, бюрократии и части народа. По крайней мере, пролетариата индустриальных систем, ВПК и прочего.

Этот актив имел две возможности. Он мог либо взять штурмом Систему, соединяясь с какой-то ее частью, выбрасывая не устраивающее его закоснелое властное вещество и заполняя собой образовавшиеся ниши. Либо разрушить эту Систему.

Все, что я тогда делал, все мои книги, "Постперестройка" и пр., – это попытка построить мост между этим активом и Системой. Но у актива были уже к этому моменту "делегированные" Системой-2 свои ориентиры – Солженицын и Сахаров. А также – романы Стругацких, как некие совокупные символические образы существующего и должного.

Соответственно, актив начали "затачивать" на то, чтобы он Систему снес.

Теперь – внимание. Сам по себе актив Систему снести не мог. Он был слаб. Для того, чтобы снести Систему, надо было актив подключить к "антиактиву" – теневикам и будущему криминалитету. Должна была возникнуть патологическая мизансцена – Окуджава в ковбойке и рядом Япончик на "мерсе": "Да здравствуют демократия и мораль!" Без такой композиции невозможно было снести систему. Но между ними, между Окуджавой и Япончиком, располагалась такая вещь, как "антимещанский механизм" (АММ), встроенный в актив и препятствующий налаживанию их отношений (рис.9).

Вспомним "В поисках радости", где Олег Табаков шашкой крушит мещанский рай, или того же Окуджаву: "А если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся… я все равно паду на той, на той единственной, гражданской…"

Значит, "антимещанский механизм" надо было сломать для того, чтобы загнать актив под антиактив. Чтобы сделать идолом актива, условно говоря, колбасу, нужна была идеологическая и моральная санкция "жрецов перестройки".

И эту санкцию сначала осторожно, а затем вполне решительно дали. Негласно, еще с 70-х годов. Я этот порог уже тогда четко ощутил. Позже девальвация идеального стала приобретать агрессивные формы. Помню, в 80-е годы, когда я был руководителем театрального коллектива, мы приехали в Каунас на фестиваль театров-студий. Показывали там, в частности, спектакль Васильева "Серсо", где в главной сцене герой выхватывает у старика купленную им для внука советскую соску и выкидывает ее с криком, что ребенок, сосущий такую соску, никогда не будет свободным человеком. А еще что-то пафосное о своем опыте жизни в коммуналке, когда дверь ударялась о спинку кровати. (И это тоже формировало раба.)

Я потом спросил на обсуждении: "А что сосали дети древних спартанцев? Неужели американские соски? И как насчет "скорлупы ореха", в которой Гамлет готов был чувствовать себя повелителем бесконечности?" И тогда один из журналистов, ставший потом очень модным, заорал: "Тут нам Кургинян навязывает какую-то социальную интеллектуальную дискуссию. А мы в Каунасе не хотим интеллектуальных дискуссий. Мы хотели их до тех пор, пока сидели по кухням. Мы всего боялись и притворялись, что нам все это нужно. А теперь в этой прекрасной западной стране (а ведь Литва была еще в составе СССР) нам нужно карбонатов и мультфильмов!". И вся эта культурная "хевра" – театральные деятели, искусствоведы, критики – начала колотить по столам бокалами и пивными кружками (дискуссия была в "непринужденной атмосфере" кафе) и истерично скандировать: "Карбонатов и мультфильмов! Карбонатов и мультфильмов!" Их было человек сто. Я этого никогда не забуду. Шел 1988-й год.