Читать «Волшебная гора (Главы 1-5)» онлайн - страница 267

- Черт побери, инженер, я слышу о вас удивительные вещи. Вы пустились в благотворительность? Хотите оправдаться добрыми делами?

- Пустяки, господин Сеттембрини, и говорить-то не о чем. Мы с кузеном...

- Оставьте вашего кузена в покое! Если говорят о вас обоих, то, конечно, все дело в вас. Лейтенант - человек почтенный, но простая натура, без всяких затаенных опасностей, воспитателю он не доставит особых трудностей. И вы меня не убедите, будто руководящую роль играет он. Более важную, но и более опасную играете вы. Если можно так выразиться, вы трудное дитя нашей жизни, и о вас постоянно надо заботиться. Впрочем, вы ведь мне разрешили заботиться о вас.

- Ну, конечно, господин Сеттембрини, раз и навсегда. С вашей стороны это очень любезно. А "трудное дитя нашей жизни" - удачно сказано. Что только писателям не придет в голову! Не знаю, имею ли я право что-нибудь вообразить о себе по поводу такого титула, но звучит он очень хорошо, должен признать. Да, а вот я уделяю некоторое внимание "детям смерти", вы, видимо, это и имеете в виду. Когда есть время, я - ни в какой мере не в ущерб лечению посещаю тяжело и серьезно больных, понимаете ли, тех, кто здесь не для забавы и болел не от распущенности, тех, кто умирает.

- Но ведь написано: "Пусть мертвые хоронят своих мертвецов"{430}, заметил итальянец.

Ганс Касторп воздел руки, как бы желая сказать - мало ли что написано пишут и так и наоборот, поэтому трудно найти истинное и следовать ему. Шарманщик, конечно, в оппозиции, этого следовало ожидать. Но если Ганс Касторп, как и прежде, готов был выслушивать его, находить его теории заслуживающими внимания и ради опыта поддаваться его педагогическому воздействию, все же отсюда еще очень далеко до того, чтобы ради каких-то педагогических воззрений отказаться от сближения с тяжелобольными, несмотря на мамашу Гернгросс с ее разговорами о "невинном маленьком флирте", на будничную расчетливость бедняги Ротбейна и глупое хихиканье "передутой", ибо это сближение все еще представлялось Гансу Касторпу полезным и весьма значительным.

Сына "Tous-les-deux" звали Лауро. Он тоже получил цветы, благоухающие землей фиалки из Ниццы, "от двух сочувствующих коллег по санаторию, с сердечными пожеланиями скорейшего выздоровления", и так как эта анонимность стала уже пустой формальностью и решительно каждый знал, от кого эти дары, то, встретив однажды в коридоре обоих кузенов, к ним обратилась сама "Tous-les-deux", - черно-бледная мать мексиканка, чтобы поблагодарить их; с помощью нескольких, как будто шелестящих слов, а главное - выразительно скорбных жестов и мимики пригласила она их лично принять благодарность от ее сына - de son seul et dernier fils qui allait mourir aussi*. Они тут же и зашли. Лауро оказался удивительным красавцем: горящие глаза, орлиный нос с раздувающимися ноздрями, великолепный рот, над которым пробивались черные усики, - но при этом держался с таким напыщенным драматизмом, что гости Ганс Касторп не меньше, чем Иоахим Цимсен - были рады, когда дверь в комнату больного за ними наконец закрылась. Ибо в то время как сама "Tous-les-deux" в своей тяжелой кашемировой шали и черном шарфе, завязанном под подбородком, с поперечными морщинами, пересекающими узкий лоб, и невероятными мешками под глазами, черными, как агат, ходила из угла в угол, согнув колени, горестно скривив рот, и, время от времени приближаясь к сидевшим у кровати, повторяла, как попугай, свое трагическое "Tous les de, vous comprenez, messies... Premierement l'un et maintenant l'autre...** - в это время красавец Лауро, тоже по-французски, грассируя и шелестя, разглагольствовал с нестерпимой высокопарностью на ту тему, что он хочет умереть как герой, comme heros, a l'espagnol, подобно брату, de meme que son fier jeune frere Fernando***, который тоже умер как испанский герой; при этом Лауро жестикулировал, разорвал на себе рубашку, чтобы подставить свою желтую грудь разящим ударам смерти, и неистовствовал до тех пор, пока не закашлялся, так что на его губах выступила прозрачная розовая пена; это положило конец его хвастовству и дало кузенам возможность на цыпочках удалиться.