Читать «Орион-Светоносец» онлайн - страница 2

— Подойди, — тянет руку, как ветку, и теребит мне рубашку за край. — Ближе.

Я становлюсь вплотную к кровати, упираюсь коленями в одеяло.

— Сними.

Я раздеваюсь, остаюсь в шортах и носках. Мама ощупывает меня мутным взглядом и всё поглядывает на лицо, будто её глаза прикованы к моим. Она сама замечает это и поднимает в воздух ладонь, чтоб лица моего не видеть. И смотрит. То подастся вперёд, то откинется — ищет, ищет тот пункт, с которого наконец узрит. Я терпеливо жду.

— У тебя наше тело. У тебя только тело наше, твоё лицо от отца. И ум. Остаётся выяснить, чья у тебя душа, Стэн.

Она ищёт во мне мертвеца. Я поворачиваюсь к зеркалу на стене, смотрю. Вдруг тоже что-то увижу? Иногда я раздеваюсь у себя в комнате и долго разглядываю себя в зеркале, сравнивая с фотографиями отца из журналов вроде Men's Health. Пытаюсь обнаружить разницу — качественное отличие — но это трудно: мне только двенадцать лет. Всё, что я вижу — это красота отца и моя детская неуклюжесть, щуплость и худоба. Уродец. От этой мысли мне становится совсем грустно.

— Мам, почему всё так? — Слова вырываются на свободу, необдуманные, как пули. — Зачем ты плачешь и пьёшь эту дрянь, а отец вечно говорит, что пойдёт в ад за то, что грабит и убивает, и тут же опять убивает и грабит, и снова это говорит? Почему вы всё время горюете и раните друг друга? Почему я… такой? — Почему ты меня не любишь — но это последнее я задушил, аккуратно поймав, как мышку. А оно билось, билось во рту. Другие мамы детей любят, чем я хуже? Ты? Мы? Неужто правда, что обо мне говорят? А почему ты тогда вышла за него, а? Вышла за отца замуж?

— Плохо? Ты думаешь, это плохо? — Сухой смех — треск насекомого в лампе. — Слав, разве это плохо. Вот после Революции у нас — тогда… — В её глазах — просветление, молния из-за туч — вспышка. — Мы голодали, чуть сами себя не съели. Война гражданская, зимы, голод, террор… Вот что страшно, а не когда чушь порют и таблетки жрут.

Когнитивный диссонанс — это когда вот так: острый, режущий смысл её слов — и таблеточный голос. Я поглядываю на себя в зеркало. Я пристыжен.

— Иди книгу почитай, — говорит мама. — Читай Достоевского.

— Уже всего прочёл. — Она думает, что Достоевский как-то придаст мне недостающую русскость. Бог в помощь.

— Тогда читай Жюль Верна.

— Я слишком большой для Жюль Верна, мам. — Мне двенадцать.

Она мотает головой, как куколка — слишком резко.

— Нельзя быть слишком большим для хороших книг.

— Они не очень хорошие… Ай!

Шлёпнула по ладони. Больно.

— Знаток нашёлся… Читай Уэллса.

Она навеки застряла там, после — до — около Революции. Сплошные тени: Жюль Верн, Уэллс, Толстой, Достоевский… Её любимый брат, Иван. (Мертвец.) Кровь. Свет. Она одна со своим голосом одолевает век. Больше. Даже на таблетках. От её слов, бывает, мир вокруг становится нереальным, как выцветшие плакаты — весь этот яркий, виртуальный и жирный мир — а на самом деле мы в прошлом, падаем по стреле времени вниз, неудержимо скользим по спирали. Война, зимы, голод, террор… Сидя у материнского ложа, я жду — вот-вот стукнет дверь, вернётся отец. Не тот странный чужак, за которого она вышла замуж — лик заморской харизмы с пёстрых плакатов, непримиримый наш враг, победитель в холодной войне — о, зачем, мам? зачем?! — нет. Мой настоящий отец. Я и не удивлюсь, если это правда случится. Я, бывает, сижу с ней, держу её руку, отец приходит, мобильник писком даёт мне знать, но я не смотрю на дисплей. Отец идёт к нам через весь дом, чуть поскрипывает паркет, а я сижу, не поднимая глаз. Отец заходит в комнату, и если он не заговорит в тот же миг, это плохо. У него тяжкие шаги, мягкие — будто идёт огромный тигр — такие, говорят, были и у того. Кажется, вот-вот увижу шинель…