Читать «Книгоедство» онлайн - страница 52
Александр Етоев
Вот обычные с виду фразы:
– Здравствуй, Братец Кролик! Ты-то как поживаешь?
– Да так, ничего, спасибо, Братец Медведь, – говорит Кролик.
Приветствие, вроде бы, как приветствие. Вроде бы, да только не так. Братец Кролик ведь произносит эти слова, будучи подвешенным на веревке к верхушке дерева. Ничего, мол, нормально, вишу себе помаленьку. И Медведь, он тоже ведь не удивился ничуть, увидев висящего Кролика. Как будто это дело обыкновенное.
Из таких «вроде бы, да не так» состоит эта небольшая книжка.
Не удержусь, чтобы не сделать еще несколько выписок.
Вернется (Это про Братца Колика. –
Как-то ночью Братец Опоссум зашел к Братцу Еноту; опростали они большую миску тушеной моркови, выкурили по сигаре, а потом отправились погулять, посмотреть, как поживают соседи.
Пролетал мимо Братец Сарыч. Увидал, что Лис лежит как дохлый, – дай, думает, закушу дохлятинкой.
Так вот, Братец Кролик постучался в крышу и спросил, дома ли хозяин. А Братец Черепаха ответил, что дома.
В последней фразе тоже скрытый подвох. Ведь крыша дома Братца Черепахи не что иное как черепаший панцирь.
Про Джоэля Харриса мне известно немного. Писатель, собиратель фольклора американских негров. Годы жизни – 1848–1908. Образ дядюшки Римуса писателем не придуман. Действительно, у Джоэля Харриса был знакомый негр, которого звали Тирель; с него-то и списан старый добрый слуга, рассказывающий мальчику Джоэлю бесконечные поучительные истории. Тирель был рабом на плантации в штате Джорджия, от него-то Харрис и записал множество негритянских сказок, легенд, песен и поговорок.
Наиболее живо и интересно про Джоэля Харриса рассказал Марк Твен в «Жизни на Миссисиппи».
Михаил Гершензон много чего успел сделать как писатель и переводчик. В число его работ входят книги о Салтыкове-Щедрине и о естествоиспытателе Фабре, переводы английских поэтов-романтиков и рассказов и легенд Вашингтона Ирвинга.
Но лучший памятник этому замечательному писателю и смелому человеку – его книга про Братца Кролика.
Где ты, Братец Кролик?
Сидишь на крылечке,
Куришь сигару,
Пускаешь колечки?
Лучше Георгия Иванова про журнал и литературное сообщество одного имени с печатным изданием трудно что-либо написать – впрочем, строгие литературные дамы Надежда Мандельштам и Анна Ахматова иначе как очернительством мемуары Г. Иванова не называли. Поэтому цитирую очернителя:
Зимою 12-го – 13-го года каждую пятницу в квартире М. Л. Лозинского на Тучковой набережной происходили собрания «Гиперборея». «Гиперборей» – ежемесячник стихов и критики, как значилось на титульном листе, был маленький журнальчик – 32 страницы в восьмую долю. Печаталось экземпляров двести. Расходилось... хорошо, если четверть... Подписчики вместе с сотрудниками собирались в большом кабинете с желтыми кожаными креслами, толстым ковром и огромным окном на Малую Невку, Тучков Буян, бесконечный ряд парусников и барок на фоне красного зимнего заката... Сначала приходила мелкота... Мэтры прибывали позже, по-генеральски... С царскосельским поездом приезжали супруги Гумилев и Ахматова. Вбегал Мандельштам и, не здороваясь, искал «мецената», который бы заплатил за его извозчика. Потом бросался в кресло, требовал коньяку в свой чай, чтобы согреться, и тут же опрокидывал чашку на ковер или письменный стол. Мандельштам вечно мерз, шубы не имел, кутался поверх осеннего пальто в башлыки или шарфы, что плохо помогало. Однажды он ехал с Гумилевым в «Гиперборей» на извозчике и вел какой-то литературный спор. Гумилев не заметил, что ядовитые реплики из-под башлыка становятся все реже и короче. И вдруг уже недалеко от гиперборейского подъезда на колени Гумилеву падает совсем бесчувственный Мандельштам. Споря, он замерз... Поэт Владимир Нарбут потом требовал себе медаль за спасение погибающего. Он уверял, что пока все без толку хлопотали над замерзшим, он догадался поднести к его носу трехрублевку. Близость столь крупной суммы будто бы и подействовала оживляюще на всегда безденежного поэта...
