Читать «Книгоедство» онлайн - страница 198

Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию Художеств.

Ни в какую Академию писатель, конечно, поступать и не думал, а устроился работать в журнал «Новый Робинзон», выпускавшийся С. Маршаком и Б. Житковым. Потом он работает с теми же Маршаком и Житковым в Детском отделе Госиздата, располагавшемся на Невском проспекте в доме бывшей компании «Зингер» (ныне «Дом книги»). С 1928-го года Олейников вместе с Шварцем редактируют «Еж» и «Чиж».

Стала хрестоматийной история о том, как молодые авторы Г. Белых и Л. Пантелеев принесли в Детский отдел Госиздата свою повесть «Республика ШКИД».

Первое, что они увидели в коридоре редакции, – это двух бегущих мимо них на четвереньках людей.

«Что вам угодно, юноши?» – спросил один из четвероногих.

«Маршака... Олейникова... Шварца...» – неуверенно ответил им Пантелеев.

Тогда один из стоящих на четвереньках подает писателю руку со словами: «Очень приятно... Олейников!».

Вторым был автор тогда еще не написанных «Дракона», «Тени» и «Обыкновенного чуда».

«График на фиг» – таким плакатом встречал посетителей редакторский кабинет «Ежа». А когда ленинградская кондитерская фабрика имени Самойловой решила выпустить новый сорт конфет и назвать их «Еж» – в честь журнала, – то Олейников по просьбе работников фабрики написал для конфетной обертки следующие стихи:

Утром съев конфету «Еж»,

В восемь вечера помрешь!

Наконец-то мы дошли до стихов.

Сам Олейников поэтом себя никогда не считал. Стихи он начал сочинять уже будучи в Ленинграде, по подначке того же Шварца.

Хотя всегда был активным пропагандистом поэзии. У него была даже собственная коллекция стихотворных произведений, наиболее ему созвучных по духу.

Когда мне было лет семнадцать,

Любил я девочку одну,

Когда мне стало лет под двадцать,

Я прислонил к себе другу...

– вот оттуда характерный образчик.

Сами понимаете, что пародия, литературная мистификация и игра, которыми буквально пропитана стихотворная стихия Олейникова – для автора ни что иное как жизнь. Или, может быть, защита от жизни, от тех ее уродливых проявлений, сводящих человека с ума.

Прочитайте олейниковских «Жука-антисемита», «Блоху мадам Петрову», знаменитого «Таракана», пародирующего лебядкинский стиль, «Муху», «Перемену фамилии». Да хотя бы эти вот строчки из стихотворного «Послания»:

Я страстию опутан, как катушка,

Я быстро вяну сам не свой,

При появлении твоем дрожу, как стружка...

Но ты отрицательно качаешь головой.

Слышится голос Козьмы Пруткова, видятся глубокомысленные морщины на его высоколобом челе.

Известно – чтобы обезопасить себя от пошлости и уродства мира, надо вознести их на пьедестал трагедии. Представить хамоватую тетку Федрой или, скажем, Юдифью. Мелкого уличного подонка – Гарибальди или хотя бы Зорро. Даже обыкновенного докучного таракана сделать венцом творения. Смех развенчивает и уничтожает не хуже, чем пуля или электрический стул. К несчастью, он не спасает автора.