Читать «Книгоедство» онлайн - страница 120
Александр Етоев
Книга Дюши Романова художественна во многих смыслах. Художествен сам Дюшин рассказ о путешествиях с гитарой и флейтой по дорогам и по сценам страны. Больше всего путешествие это напоминает старый анекдот, воспроизведенный самим же Дюшей в одной из главок воспоминаний.
Забрел слон на болото и спрашивает у лягушек: «Ребята, как тут в Африку пройти?». А те ему отвечают: «Где Африка, мы не знаем, но по башке тебе на всякий случай дадим».
Художественны рассказы друзей о Дюше и его музыке. И оформление книги, чему, конечно же, поспособствовали митьки – Флоренский, Андрей Филиппов, матрос Михаил Сапего с его афишами квартирных концертов Дюши, воспроизведенными на форзаце книги.
Самую главную фразу о Дюше Романове в книге произносит Аня Черниговская: «Желание посодействовать и помочь... был его способ общения с миром».
Думаю, что лучше о человеке не скажешь.
Когда случайно встречаются два незнакомых человека и вдруг выясняется, что росли они на соседних улицах, учились в одной школе, играли в одни и те же игры и одинаково боялись злостного хулигана Мухина, терроризировавшего местное дворовое население возрастом до 12 лет, то эти люди начинают смотреть друг на друга совсем иными глазами. Они уже не просто двое встретившихся случайно людей, они – члены некоего священного братства, отношения их скреплены обоюдозначимым прошлым, память для них как некий ковчег завета, в равной мере хранимый и почитаемый.
То же самое и первые книги. Они – точка сближения незнакомых прежде людей, место встречи их во времени и пространстве. Даже больше: книга, прочитанная в детстве, как духовный аккумулятор, способна питать человека энергией многие годы и поддерживать его в тяжелое время.
Наверно, следующее мое утверждение – ересь и чистый идеализм, но лично я не могу поверить, что люди, одинаково любившие в детстве «Трех мушкетеров» и книги братьев Стругацких, способны уничтожать друг друга на какой-нибудь из нынешних бесконечных войн. Я знаю, так полагать – глупо. Примеров, перечеркивающих подобное мое положение, в истории отыщется не один десяток.
И тем не менее я считаю так.
Переимчивость Княжнина стала притчей во языцех в русской критике о русской литературе. Толчок этот дал Пушкин со своим припечатывающим на веки «И переимчивый Княжнин» в первой главе «Онегина». Но кто в литературе не переимчив? Кто не пользуется чужими находками? Сам Александр Сергеевич брал вечные сюжеты – к примеру, о Дон Жуане, – и так поэтически великолепно их разрабатывал, что произведение приобретало новые цвета и оттенки, которых не было у его предшественников.
Что же Княжнин? Он всего лишь перенял французский вольнолюбивый дух, реявший над тогдашней Европой, предвестник близящейся революции. И привил его на российской почве. Чем вызвал в результате монарший гнев и последовавшие за ним гонения. Но гонения, к счастью автора, – уже за смертной чертой. Напечатанный «Вадим Новгородский» попал в руки императрицы Екатерины спустя два года после смерти самого сочинителя. Судили не автора, а его сочинение. И присудили к сожжению на костре. По-моему, это высшее счастье писателя – когда его сочинения приговаривают к столь инквизиторской высшей мере. Любой нынешний писатель-пиарщик за такой пиар не то что палец под нож подставит – отдаст руку на отсечение.
