Читать «Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР» онлайн - страница 12
Автор неизвестен
— Что это? Сон?
Да, для нее это был сон, и сон счастливый: ее отец, пощаженный на этот раз судьбой, вышел из-под развалин невредимым […].
Столыпин уцелел, но революционеры продолжали свою деятельность. По счету Пуришкевича, за время Первой революции они убили и ранили 20 тыс. человек. На террор снизу Столыпин ответил террором сверху. Тут счет скромнее. Революционеры утверждали, что по приговорам военно-полевых судов было расстреляно 2,5 тыс. бомбометателей и иных насильников.
Печальные цифры. Но все относительно. Если сравнить с разгулом смертной казни, наступившим со времени учреждения Чека, то дореволюционные цифры покажутся детскими упражнениями недоучившихся палачей.
№ 7
Из писем, перлюстрированных охранкой. 1908–1912 гг.
Все, начиная с казней, продолжая административной ссылкой, пристрастными, вытянутыми за волосы, судебными приговорами этих, ныне сменяемых судей, проводится под ложным предлогом «борьбы с революцией» и, по моему глубокому убеждению, готовит новый взрыв ее. Когда обыватели (у нас граждан нет) видят, что политика «успокоения» является синонимом политики «отомщения», то что, кроме ненависти, эта политика может воспитать в сердцах нескольких поколений? Вот этим путем и формируются революционеры […].
Счел бы себя счастливым, если бы понемногу приступили к тому, что нам было обещано манифестом государя императора 17 октября 1905 г. До сих пор ни правительство, ни Государственная дума ничего в этом смысле не делали и ничего не предприняли. Вместо законов о неприкосновенности личности нам дали усиленную и чрезвычайную охрану, вместо реформы судебных установлений их подчинили полному произволу министра юстиции, а принцип несменяемости судей свели на нет. Множество дел изъяли из ведения гражданских судов и передали судам военным. Вместо нового закона о печати подчинили прессу произволу губернаторов […].
О свободе вероисповедания теперь и заикаться нельзя […]. Никакой конституции у нас нет.
Разбиты все надежды на мирное преобразование политического и социального строя: я чувствую, как все ближе и ближе наша дорогая родина приближается к пропасти, в которую ее толкает правительство […]. Страшно становится, когда видишь все усиливающуюся деморализацию, проникающую все классы населения. Причина ее коренится в лицемерии и неправде, составляющих основу деятельности нашего правительства, и в эгоизме привилегированных классов. Благодаря этому пропасть, отделяющая государственную власть от страны, все расширяется, и в населении воспитывается чувство злобы и ненависти, которые заглушают в нем веру и любовь. […] От представительного строя по форме не отказываются, но, в сущности, с представительством не считаются и сводят его на нет, так что самодержавная бюрократия теперь проявляет гораздо больше произвола, чем когда-либо прежде. Политические свободы включены в наши основные законы, но где они? […] Народ видит причину своих разочарований в господах и господской Думе, а потому предстоящая неизбежно революция легко может вылиться в форму пугачевщины.
