Читать «Украденная книга» онлайн - страница 30
Сергей Шерстюк
И что ж за время такое? Все ведь так и было – мы опять на
Сахалине. И вот я лежу в своей палате, а торчу в сахалинском времени.
Вечер.
Когда меня навещают, я словно бешеный. Не представлял, что я могу быть таким мизантропом. А ведь приходят именно ко мне.
Впрочем, все реже. Вскоре, наверное, всех распугаю. Мама иногда говорила мне: “В лесу родился, пням-богу молился” – или “ Будешь в лесу жить, волком выть ”. Я думаю, то, что находит на меня, и есть самое гнусное во мне, потому что зверею и стыжусь одновременно. И оттого еще более зверею. А ведь на самом деле я ужасно люблю тех, кто меня любит. И вовсе не стоит ссылаться на тихое помешательство от болезни и всяких ядов, тем более что болезнь моя не более чем расплата. Сережа, запомни: расплата.
4 марта
За окном молоко. С утра пообещали порцию яда. Вот сижу и жду. А теперь лежу.
5 марта
Дневник не нужен. Каждый день одно и то же. Утром – недоумение, перерастающее в ужас: что? Лена!
Анемия не спасает. Все незачем и ни к чему, если Леночки нет.
Теперь все как в детском отчаянье, что мир бессмыслен. Но мы ведь встретились, забыли отчаянье – зачем? Чтоб опять в отчаянье? Бог с ним, с отчаяньем. Не пугают ни слово, ни его смысл. Ничего я не боюсь.
Страшно именно тогда, когда уже ничего не боишься.
6 марта
Знаешь, чем я занимаюсь с помощью ядов? Пытаюсь тебя забыть.
Стоит мне закрыть глаза, как вижу твои – то ласковые и внимательные, то безумные, но чаще беззащитные. Закрываю глаза – вижу твои глаза. Потому я не закрываю. Лежу с вытаращенными, пока яды не начинают свое дело: тогда вижу сразу небо, желтый песок и кого-то в тени, кто мне улыбается, этот кто-то все время меняется, то я узнаю его, то нет, но вспомнить, кого я узнавал, сейчас не могу, да и недолго я его вижу, а потом перед глазами все что угодно, главное, что там ты не умирала.
А потом я просыпаюсь, вялый и безвольный, неспособный ни к каким чувствам. Вот так вот: ничего не чувствую и ни о чем не думаю.
Зомби. Жизнь без любви бессмысленная и не нужная. А была ли ты?
Была. Вот сейчас яды немножко отпустили, я смотрю на город с двадцать второго злополучного этажа: вечер, огни, красные потоки, желтые потоки. Красные – туда, к нам на дачу. Как мне хочется быть с тобой – живой. Глупые любят задавать, кстати, умный вопрос: “Если бы вам была дана возможность прожить еще раз? ” Достойные люди отвечают: “Я бы хотел прожить именно свою жизнь ”. Я именно так отвечал и так думал. Но не сейчас.
8 марта
Пока меня не подключили к яду, надо бы записать, о чем я думал ночью.
До 8 июня 1985 года я считал себя неудачником. Нет, надо написать: к июню 1985 года я убедился, что я неудачник. Первую любовь не сберег. Семью не сохранил. Детская Ёмасала оказалась нежизнеспособна. Гиперреализм иссяк, группа развалилась сама собой. Мне было тридцать три года и в кармане ни копейки. И самое главное: я понял, что писатель я никчемный. Во-первых, не владею словом, во-вторых, не в ладах с сюжетом – сегодня он есть, завтра он каша. Писать было ни к чему. Друзья от меня потихоньку расходились. Я жил в мастерской один. Иногда заходил