Читать «Рождество в Смоланде в давние-предавние дни» онлайн
Астрид Линдгрен
Астрид Линдгрен
notes
1
2
3
Астрид Линдгрен
Рождество в Смоланде в давние-предавние дни
В бескрайнем лесу, глухом и дремучем,
где было раздолье ветрам и тучам,
где гнулись кроны старых осин,
брел ребенок, совсем один.
Да, день был долгим, а небо — темным,
а лес — таинственным и огромным,
и был ребенок еще так мал —
шел он по лесу и рыдал.
Рыдал и думал: «Уже никогда я
жилье отца не найду, блуждая,
в непроходимом этом бору
от жажды и голода я умру…»
И когда им отчаяние овладело,
чаща лесная вдруг поредела,
тучи ушли, и при свете дневном
ему явился отцовский дом.
Всё стало как прежде, всё было знакомо —
опушка, лес и тропа у дома,
всё тот же дом, и отец в окне,
и всё было въяве, а не во сне!
[1]
Приходилось ли тебе слышать эту старую песню?
Эту песню мама пела нам, когда мы хворали или ушибались, или горевали, или у нас болели зубы. А иногда нам случалось засунуть в нос горошину, которую никак было не вытащить, пока не появлялась мама со шпилькой для волос и, напевая песню о бедном ребенке в дремучем, бескрайнем лесу, — раз, симсалабим[2] — и выковыривала эту злосчастную горошину.
Но сейчас я расскажу о Рождестве 1913 года, ой, сколько воды утекло с тех пор! Мне было тогда шесть лет, моему брату Гуннару — семь, и он уже ходил в школу, Стине исполнилось всего два года, а Ингейерд, нашей крошки, еще и на свете-то не было. Поэтому только мы с Гуннаром и могли пойти с папой, когда накануне сочельника он собрался в лес за рождественской елкой.
Папа не хотел брать нас с собой, как мы ни клянчили и ни просили, пока в конце концов не сказал:
— Ладно, тогда пошли. Но чтобы не хныкать, когда снег будет выше колена.
Ха-ха, как ему только такое в голову взбрело? Мы ведь не из тех, кто пищит из-за капли снега! Но снег выше колена… это, вынуждена признаться, надоедает! Мы всё шли, шли и шли… шли по заснеженной узенькой тропке, что вела прямо в лес. И я уже начала думать, что не настоящий ли дурацкий розыгрыш устроил нам папа?
Ведь любое сумасбродство в Смоланде так и называют — «дурацкий розыгрыш».
Шагая чуть позади Гуннара, я тихонько напевала сама себе: «Брел ребенок, совсем один». Да, то же самое было и со мной, я плакала! И постепенно все сильнее и сильнее. О, если бы только мама была с нами и утешила бы меня! Слезы мешали мне петь, но я вспомнила ужасное продолжение маминой песни: «В непроходимом этом бору от жажды и голода я умру». Я так и знала, это был ни с чем не сравнимый дурацкий розыгрыш! И зачем только я пошла с ними?! Папу и Гуннара я вообще уже не видела, неужто они бросили меня? Я громко заревела, и рев мой так жутко зазвучал в лесу, где стояла мертвая тишина.
Но тут вдруг я увидела, как из-за какой-то елки высунулся Гуннар.
Чего ревешь? — спросил он.
Мне стало стыдно.
— Я подумала о чем-то очень печальном, — ответила я.
— Глупая, — сказал. Гуннар. — Идем, посмотришь елку, которую срубил нам папа.
Потом мы пошли домой. Папа нес елку. Она была такая красивая!
