Читать «На своей земле: Молодая проза Оренбуржья» онлайн - страница 99

На нее набрасывались с упреками. Она отмалчивалась. Но потом, когда утихал разговор, опять начинала с каким-то даже изумлением:

— И за каким чертом такие люди живут — небо коптят да землю топчут?

Просто ужас, до чего она его невзлюбила.

А тут еще товарки подливали масла в огонь: стоило возле окон появиться Володиной телеге, как раздавались голоса:

— Маруся, Володя приехал!

— Володя, поди, проголодался. Маруся, обслужи Володю.

— А ну его к язве, дармоеда, растяпу недоделанного, — тут же кричала Маруся и сыпались на Володину голову ругательства и проклятия.

И чем яростней она ругалась, тем больше к ней приставали и ее поддразнивали.

А однажды произошел случай, после которого имена Маруси и Володи стали произноситься рядом. Этот случай засел у всех в памяти накрепко: тогда Володя произнес самую длинную в своей жизни фразу.

В то утро Володя вносил свиную тушу и у самой двери чуть не ткнулся в Марусю. Она его не видела, поскольку стояла к нему спиной, низко нагнувшись и подбирая оброненные ложки и ножи. Вышло так, что ход Володе был перекрыт, и ему ничего иного не оставалось, кроме как остановиться и смотреть сзади на загорелые Марусины икры и на кипенно-белую пышность, которая начинается чуть повыше. И вот тут-то Володя произнес самую длинную в своей жизни фразу.

— Ну, убери ты свою задницу-то, чего расставилась, ровно шкап?! — сказал он, и в голосе его слышалось негодование.

Все, конечно, обернулись, не веря собственным ушам. Обернулись и увидели Марусю и сзади нее — красного от смущения и злости Володю.

Что было потом, невозможно описать. Раскатистый хохот. Треск стульев. Скрип столов. Ахи, охи и взвизгивания. Даже хлопки. Наверное, ни одна приезжая знаменитость не награждалась в этом городе такой бурной реакцией зала.

Маруся хохотала вместе со всеми, ухватившись за свой крепкий живот. А когда волна начала спадать, кто-то принялся ее оправдывать:

— Воло-одя, да ведь Маруся не знала, что ты идешь.

— Володя, не верь — она специально, — откликнулись отовсюду голоса.

— Подальше от нее, Володя.

Вот после этого-то имена Маруси и Володи и стали произноситься обычно рядом. Стоило заговорить о Володе, как вспоминалось роковое утро, а следом вплеталось имя Маруси. Если же начинали судачить о Марусе, непременно вспоминался и Володя.

А однажды кто-то взял да и сказал:

— Маруся, а ты бы приголубила Володю.

— А вот возьму и приголублю, — послышалось в ответ.

И теперь, когда Марусе говорили, что Володя приехал и что он проголодался, она уже кричала раздатчице:

— Зоя! Зой! Налей-ка там понаваристей, Володя проголодался.

И с серьезным лицом подавала Володе на стол, не реагируя на шутки и приставания товарок.

А случалось, что она присаживалась у стола, за которым обедал или завтракал Володя. Присаживалась как бы случайно, на минутку и делала замечания: «Володя, ты помыл руки?» или: «Володя, не садись за стол в шапке». А чаще просто время от времени посматривала на него сбоку. При этом все ее подвижное тело как бы размягчалось и успокаивалось, а быстрые глаза затуманивались каким-то легким сожалением.