Читать «Когда молчит совесть» онлайн - страница 297

— Нельзя отчаиваться, профессор! Надежда и терпение лучшие друзья человека. Ведь это ваши слова…

— Надежды бывают разные, Вугар, одни основываются на реальности, другие на вымысле. Первые — неистощимый источник жизни, а вторые в народе называют утешением. Ну, а утешение, сам знаешь, что это такое.

Вугару очень хотелось рассеять мрачное настроение профессора.

— Утешение — тоже источник моральной силы, — сказал он. — В тяжелую минуту и от них немалая польза.

Гюнашли ответил не сразу.

— Все зависит и от человека, и от обстоятельств, — негромко сказал он.

— Прошу прощенья, профессор, но я не узнаю вас! Мне странно слышать подобные слова от такого человека, как вы. Безнадежность и вы — это несовместимо.

Гюнашли снова не спешил с ответом. Он поднял на Вугара усталые, с пожелтевшими белками глаза, долго и как-то грустно смотрел на него:

— Это не безнадежность, Вугар. Это реальный взгляд на происшедшее, да и на ныне существующее положение вещей.

Вугар хотел возразить, но, поняв неуместность своих поучений в разговоре с человеком, в течение одного месяца потерявшим двух самых дорогих ему людей, промолчал.

А Гюнашли медленно произнес:

— С возрастом наступает такая пора, когда человек реально начинает смотреть на вещи, бывает вынужден соразмерять свой жизненный потенциал да и просто физические силы. И тогда не только надежды, но и утешения кажутся странными…

Вугар улыбнулся:

— Простите, профессор, послушаешь вас и подумаешь, что говорит семидесятилетний или восьмидесятилетний человек, а вам всего пятьдесят пять исполнилось…

— Годы тут ни при чем, — грустно покачал головой Гюнашли. — Есть люди, которым и девяти десятков не хватает, не гаснет их жажда жизни. А есть люди другого типа. Они в пятьдесят полностью исчерпывают свой жизненный потенциал.

— Ну, вы-то не из тех, у которых так рано исчерпывается жизненный потенциал. У людей высоких идеалов и любовь к жизни всегда высокая.

— Может, ты и прав, — Гюнашли глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Понизив и без того тихий голос, он продолжал: — У меня ведь нет права говорить от имени всех людей, я только о себе…

— Вот и напрасно, профессор! — возразил Вугар.

Гюнашли молчал, устремив задумчивый взгляд в окно своей одноместной палаты, неширокое, с двойными рамами, где виднелся маленький кусочек неба, уже погружавшегося в вечерние сумерки, и на фоне его — две гладкие верхушки кипарисов, что росли под самым окном. На одном из них ветки кое-где побурели, нарушив строгость линий. Второй был ярко-зеленый, свежий, словно его только что расчесали гребнем. Не отводя глаз от деревьев, Гюнашли заговорил:

— Странное место — эта больница, Вугар… Весь день лежишь один на один со своими мыслями, без всякого дела, не знаешь, чем себя занять. Только и сражаешься со своими недугами да сводишь счеты с самим собой. Думаешь, вспоминаешь минувшие годы и в результате видишь, как ты мало сделал. Даже и трети того, о чем мечтал, не успел претворить в жизнь.

— Это парадокс, который от нас не зависит, профессор. Я перечитал много книг, написанных о великих ученых, и не нашел среди них ни одного, в какую бы эпоху он ни жил, который бы остался доволен собой и тем, что он сделал. Мечты неисчерпаемы! И чтобы исполнить их все, одной человеческой жизни не хватит.