Читать «22 рассказа» онлайн - страница 8

Но со временем героин сожрал почти все его деньги, и одно время он брал взаймы у меня. Очень дорогостоящая привычка, и разрушительная, — полагал я.

Я поклялся:

— Если ты слезешь с иглы, я отдам тебе половину своего наследства.

Я все равно удвоил свой капитал, торгуя антиквариатом.

Хэнк ответил:

— Отстань. Я все равно что больной. Вот и позволь мне болеть спокойно. Я не в такой уж плохой форме, как многие.

Но я умолял его, пока он не согласился. Результат был неожиданный. Как только он смог обходиться без героина — после долгого мучительного лечения в наркологической клинике, — то страшно ослаб. В наркоманские времена он был крепок и полон жизни, а сделавшись нормальным человеком, стал болезненным и бледным: постоянно простужался, иногда не мог подняться с кровати. Так продолжалось несколько месяцев. Разволновавшись всерьез, я повел его к врачу, и у Хэнка нашли рак.

Онколог сказал: «Ваш брат болен раком уже несколько лет, но употребление героина камуфлировало симптомы. Если бы он продолжал сидеть на героине, то умер бы легко — в любом случае, внезапно. Героин ограждал его от мучений».

Дальше было страшное. Через месяц, в ужасных страданиях, Хэнк умер.

Кормовой

У нас на лове омаров кормовым зовут помощника. Он приходит ко мне каждое утро, кроме воскресенья, в половине пятого, готовый к отплытию, а если не приходит, я выхожу в море один. Он много чего делает — готовит верши, насаживает наживку, смывает с палубы водоросли, упаковывает пучеглазов — омаров то есть, драит все, что пачкается.

Когда ловим зимой, кормовой, бывает, говорит: «Я замерз», — а ты: «Мать твою, плохо работаешь, вот и мерзнешь». Кормовому положено пятнадцать процентов дохода от улова.

У меня всякие работали: наркоманы, полудурки, воры, а один был чокнутый, как крыса из нужника. Один гаденыш из Белфаста, ни стыда ни совести, увел у меня шлюпку. Другой, когда я его уволил, названивал мне, грозясь убить, а еще обещал утопить мои верши. Адская у нас работа.

Но был у меня один кормовой, что надо — Олвин. Никогда не опаздывал, не из трепачей, работал на совесть. Бог знать, откуда он был родом. Спрашиваешь его, откуда он родом, а он только глаза таращит или меняет тему. Кроме того, когда я заговаривал о женщинах, Олвин как-то настораживался. Скажи только «вот шалава», или «бабенка хоть куда», или «ноги от ушей», а Олвин отворачивается и начинает драить палубу или смывать водоросли.

Как-то я заговорил о Вьетнаме. Возраст у Олвина был подходящий. Мой сын там отслужил — одну командировку отбыл. Но Олвин сказал:

— Я в армию не пошел.

— Это почему же?

— Не мог.

— Да ты здоровый, как бык, — подколол я его.

— Уорнер, я тогда сидел в тюрьме, — сказал Олвин, помолчав немного. Он в первый раз обратился ко мне по имени, но говорил, не поднимая глаз.

— И долго просидел?

— Да так, средне.

— Средне? И что же ты натворил?