Читать «Награда солдату» онлайн - страница 3

– Но чур уговоримся заранее: сегодня плачу я. Сначала поужинаем, а потом пойдем куда-нибудь пить.

– Ладно, Арни. Веди меня куда хочешь.

Я звонком вызвал боя, дал ему рукопись, удостоверение на оплату и чаевые. Уэст, откинувшись на спинку кресла и потягивая коньяк, бросил взгляд на рукопись. На его круглом лице отразилось явное разочарование. Он пробормотал: «Японец, а пишет по-английски…» Я рассмеялся, взял лист бумаги и написал слово «хаси» – палочки для еды – азбукой катакана, азбукой хирагана и иероглифами. Объяснил ему, в чем дело. Японцы пользуются для письма знаками трех видов, а слова иностранного происхождения пишут только азбукой катакана. За границей корреспонденты японских газет, как и я, обычно печатают свои материалы на машинках с английским шрифтом, все слова пишутся полиостью в соответствии с их произношением. В Токио такой текст разбирается и «переводится», то есть пишется заново тремя видами знаков.

– Тьфу, черт, какая волынка!

– Тут дело в привычке.

– А вообще интересно, вроде шифра получается.

– Верно.

– Хитроумный народ японцы…

– Видишь ли, трудность не в знаках. Самое трудное – это умение сочетать в тексте понятное с непонятным. У нас чем сложнее, чем туманнее пишет человек, тем больше его уважают. Нельзя высказываться абсолютно ясно. Чтобы тебя в случае чего не загнали в тупик. Чтобы ты мог отбрехаться – вам, мол, кажется, что это так, а на самом деле совсем не так… Понял, Уэст?

– Где уж понять! Душа азиатов – загадка.

– Это искусство, Уэст.

Он допил коньяк и, сказав, что через час будет ждать меня в «Жизели», на углу улицы Ле Руа, ушел. Этот ресторан и кафе «Продаль» на улице Тюдор – заведения в парижском стиле, куда часто ходят корреспонденты, – выбрал я.

Пока мы болтали, закат достиг своего апогея и пошел на убыль. Угасло тревожившее душу кровавое зарево, над рекой, над пристанью разлилась тихая, как вода, бледно-синяя ночь.

Я прошел в ванную, зажег свет, рассмотрел в зеркале свое лицо – загорелое, напряженное, с острым взглядом. Опрыскал щеки и подбородок аэрокремом, побрился, потом стер остатки крема одеколоном «Ланзан». На кафельном полу валялась оливково-зеленая, пропитанная потом и болотной грязью походная форма. В ткань с внутренней стороны впились лесные клещи. Видно, они заползли под форму, пока я лежал в джунглях, зарывшись в сухие листья, и ждал наступления сумерек. Кто их знает, насекомых, может быть, они приняли меня за одного из постоянных обитателей зоны Д – слона или тигра… Клещи вцепились так крепко, что я не мог Pix оторвать. Пришлось прижечь их сигаретой.

После бритья лицо мое не изменилось. Все тот же острый взгляд из-под тяжело нависших век. Ладно, острый взгляд – это неплохо. Этим, пожалуй, можно гордиться. Особенно если больше гордиться нечем…

Наверно, моя статья сейчас мчится по воздуху, отстуканная телеграфистом. Текст, конечно, исковеркан и перевран – здешние телеграфисты народ разболтанный, несобранный. Через пару часов токийцы будут чертыхаться и злиться, переводя эту головоломку на катакана, хирагана и иероглифы. Впрочем, они не станут спешить, мои дорогие, быстрые во всем и быстро ко всему остывающие соотечественники – их уже тошнит от сообщений с места боевых действий, ведь я далеко не единственный корреспондент, рискующий жизнью на передовой. Когда я рухнул в заросли тростника и окунулся лицом в болотную жижу, в моих глазах на мгновение отразился великолепный субтропический закат, и мне захотелось написать о нем. Написать о неведомых птицах, начавших шумную возню, как только смолкла перестрелка, о кропотливом труде мудрых муравьев, бегавших по стволам деревьев и по нашим каскам, когда мы, спасаясь от ливня пуль, бросались ничком на землю… Хотелось написать, да не получилось. С утра я стучал на машинке, и из-под клавишей выскакивали какие-то совсем не те слова – незначительные, легковесные. Все важное куда-то испарилось. Пропустил я и то, как сержант Уэстморленд, подтягиваясь на локтях, подполз к смертельно раненному вьетнамскому офицеру – у него автоматной очередью был разворочен живот – и, застенчиво улыбаясь, сказал: «Дружище, когда будешь в госпитале, в Сайгоне, купи бутылку французского коньяка на мой счет, отхлебни, а остаток пошли мне. Договорились?» – И, сказав эти слова, слова прощания, пополз обратно, все так же подтягиваясь на локтях и зарываясь в сухие листья. Пропустил и то, что я сам остался в живых совершенно случайно – ведь в джунглях пули рикошетируют от стволов и летят со всех сторон и во все стороны. Да, это была чистая случайность. Как при игре в кости – никогда не знаешь, какой стороной ляжет кость. Случайность, измеряемая миллиметрами. Никто меня не охранял, кроме случайности, и я выжил.