Читать «Простите!» онлайн - страница 8

Такой он видел свою "Алису " и это не подлежит обсуждению — скорее всего такой и должна быть в идеале жена писателя, и, если он всё-таки при этом не был счастлив или был счастлив не вполне — так ведь человек пишущий априори не может быть счастливым человеком. Сам по себе процесс выведения слов на бумаге не есть процесс мучительный — скорее наоборот: чаще всего это наслаждение, почти сладострастное. Но не оно составляет суть писательской жизни, а только внедренная в человека при рождении способность проживать чужую судьбу. Порой непоправимо тягостную — проникать в тот слой подсознания, где под семью замками от самих себя мы прячем наши самые тайные помыслы — первопричины внешне необъяснимых поступков и состояний. Это мучительный процесс, всегда оставляющий писателя в трагически-безнадежном одиночестве. Куда-то он рвется, ищет от него избавления и — не находит…

«Очень жалею, что не застал вас в Ленинграде, я редко бываю в разговорчивом настроении, а тут нашел такой стих, но в окружении друзей сверстников я быстро онемел. Здесь единственный собеседник — Нина. Астафьева почти не вижу, Юры Трифонова не стало, Тублин бывает редко, к тому же он литературно поостыл, с остальными можно говорить лишь о продуктах, машинах, мелкой житейской возне. Живу всё время на людях, но в полном одиночестве. Алла понимает решительно все, но крайне неохотно выходит за очерченные себе пределы. Я не нуждаюсь в обществе, но у меня всегда был сильный собеседник — Яков Семенович, и я болезненно ощущаю нынешний умственный вакуум».

В музее Пушкина на Причистенке должна было состояться встреча Юрия Марковича с читателями. И не простая, а с участием чтеца-декламатора, то есть артиста, искусно читавшего по журналу куски только что напечатанной в "Новом мире" повести Нагибина "Огненный протопоп". И правда, что у Юрия Марковича дикция была не замечательная, но скорее дело заключалось в том, что какая-то по счету его жена Ада не только сама сумела остаться близким Юре и Алле человеком, но и своего мужа-актера подружить с ними. Актер как раз оказался не у дел, и Юре хотелось его как-то подбодрить. Помещение, где проходила встреча, было очень уютным — наверное, это была библиотека — не Пушкина, конечно, потому что само по себе здание к Пушкину никакого отношения не имело. Всё, начиная с фойе, отделанное дубом: дубовые панели, дубовая массивная лестница, старинные канделябры, зеленым бархатом обитая мебель — все, как нельзя лучше, гармонировало с пришедшими на встречу московскими старинными старушками — еще многочисленными главными ценительницами таланта Юрия Марковича. За его особо близкую их душам интеллигентность. В укладочках с плоечками, в кружевных воротничках, заколотых камеями, старушечки толпились в фойе, и никто из них как-то не решился, когда я бодро прошла к гардеробу, обратить мое внимание на то, что при входе имеется касса, и не дурно было бы приобрести билет. К счастью, я сама спохватилась и исправила свою оплошность. Но вот распахнулись двери, вошли Юрий Маркович, Алла, Ада, чтец-декламатор, трепет благоговения вымел старушек из фойе и рассадил по креслам — встреча началась и прошла прекрасно. И даже, актер не слишком актерствовал, стараясь больше подражать авторскому чтению, а слушатель был такой благодарный, такой отзывчивый, вопросы автору задавались такие интеллигентные, я сгорала со стыда от того, что только одна в этом зале ничего доселе о Протопопе Аввакуме не читала, разве, что вспоминала что-то из школьных уроков по истории. И на свою беду поклялась прочесть всё, что удастся. Встреча закончилась, старушки позастенчивей чинно направились в гардероб, но кое-кто окружил дорогих гостей — актер еще продолжал раскланиваться, принимая комплименты в свой адрес, Юрий Маркович охотно отвечал на вопросы, Алла всем приветливо улыбалась, только Ада исчезла, но вдруг появилась с двумя шубами в руках, врезалась в кольцо старушек, громко оповестив: "Я скорей в гардероб, а то, думаю, еще сопрут шубы-то! "