Читать «Узник России» онлайн - страница 400

Юрий Ильич Дружников

С переменой царствования (т.е. после смерти Николая I) наступила льготная пора для русских путешественников, которые «высвобождены были от паспортных стеснений при отъезде, считавшихся прежде нужными для благоденствия и устойчивости порядка». Но вот вопрос: смог бы Пушкин воспользоваться новыми благами путешествий, доживи он до послаблений второй половины ХIХ века? Пример – отношение властей к Ивану Тургеневу.

Четыре года писателю не давали паспорта, но потом он полжизни провел за границей, стал заметным явлением западной литературы и там, «кажется, окончательно пустил корни» (его собственное выражение). «Европа единодушно дала Тургеневу первое место в современной литературе», – писал лондонский журнал «Athenaeum» в 1883 году. Русский классик не стал бы европейским, отгороди его от Франции. На родине же, поскольку Тургенев состоял под надзором полиции, для него, как писал Анненков, при выезде за границу «требовалось соблюдение старых порядков и ходатайство особого разрешения».

В другом случае Министр внутренних дел Валуев направил в губернию совершенно секретную депешу о том, что если литератор Николай Чернышевский обратится с прошением о заграничном паспорте, оного не выдавать, а представить на разрешение в министерство. Для поднадзорного Пушкина свобода выезда не наступила бы и после смерти Николая Павловича.

Дважды путешествовал по заграницам родственник Пушкина Лев Толстой. Вернувшись, он после обыска в Ясной Поляне приходит к мысли вообще покинуть Россию: «Я и прятаться не стану, я громко объявлю, что продаю имение, чтобы уехать из России, где нельзя знать минутой вперед, что меня, и сестру, и жену, и мать не скуют и не высекут, я уеду». Типичная реакция русского интеллигента: желание уехать как следствие притеснений. В старости Лев Толстой бежал из дома – похоже, с дальним прицелом осесть на Святой земле.

Российские власти всегда параноидально боялись неконтролируемого слова. Помогали ли запреты? Временно – безусловно, помогали: отодвигались опасные публикации, отсрочивалась утечка нежелательной правды о происходившем в стране. Власти понимали, что литератор не может быть отделен от литературы изгнанием, поддерживает контакты с оппозицией.

Конечно, тайная полиция старается влиять на умы подданных и за границей, но это сложнее. Когда писатель и дипломат Иван Головин выпустил в Париже книгу, русское правительство потребовало через посольство, чтобы он немедленно вернулся. Головин возвращаться отказался, став, таким образом, политическим эмигрантом. Он получил английское подданство, но и после опасался, что его выкрадут.

Сосредоточенный на национальном самосознании Достоевский, говоря о Пушкине, соглашался, что «стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного, а в конце концов бесспорно имеет и высшую цель». Лучшие творческие годы Достоевский провел за границей, а самые страшные – в России. Он ездил за границу трижды: первый раз после ссылки, второй – с любовницей, третий – с женой бежал от долгов на четыре года. Когда вернулся, его поразила двуликость Петербурга, которую он до этого не замечал: сочетание европейской столицы с захолустьем.