Читать «Фейсбук -январь-июнь 2014» онлайн - страница 45

Александр Генис:  А вы кто? Вы под Аполлоном или под Дионисом? Кому вы молитесь?

Татьяна Толстая: Я не молюсь им, я просто, оглядывая себя, думаю, что скорее к Аполлону принадлежу. Мне бы хотелось иногда больше Диониса.

Александр Генис: Вы знаете, что будет в следующей фразе, когда пишите прозу?

Татьяна Толстая: Нет, я никогда не знаю, что будет в следующей фразе. Во-первых, я чувствую это температуру, как наступающий грипп. Его еще нет, но ты уже знаешь, что сейчас будет озноб. Это ощущение я научилась опознавать, улавливать и им пользоваться. Я не знаю, что будет в следующей фразе, но я понимаю, куда сейчас пойдет транспорт, в котором я еду.

Александр Генис:  То есть вы знаете конечную остановку?

Татьяна Толстая: Да, я чувствую эту конечную остановку, я понимаю, что она есть. Иногда я начинаю писать текст и  бросаю его, потому что не чувствую карты: еду открывать Америку и понимаю, что собственно там таких как я…

Александр Генис:  Так было и с Колумбом, он тоже ехал открывать Китай, а открыл Америку.

Татьяна Толстая: Ему хотелось корицы и перца. Перца-то и получил.

Александр Генис:  Насколько в вашей новой прозе,слился автор - Я - с Вами как Татьяной Толстой?

Татьяна Толстая: Я же не знаю, кто я как Татьяна Толстая. Я думаю, что процесс писания, почему он и приятен пишущему и труден: потому что это и есть самораскрытие, самовыявление. Написав, я что-то о себе больше узнала, чем было в начале.

Александр Генис:  Мне очень понятно это. Я стараюсь писать то, чего не знаю, чтобы узнать. Это довольно дикий ответ, но на самом деле понятный, во всяком случае авторам.

Таня, мне всегда слышалось в Вашей манере фольклорные приемы. В новой книге я нашел этому подтверждение. В одном месте Вы, например, пишете: “Дайте мне гусли!”. Так зачем Вам гусли?

Татьяна Толстая: Это такой условный прием. Дело в том, что если человек взял гусли, расчехлил, глаза закрыл и сел исполнять, то с этого момента начинается плохое, хорошее, но искусство. То есть жизнь приподнимается, встает на цыпочки и отрывается от земли с тем, чтобы продолжаться в виде искусства. Потому что искусство, конечно, дышит жизнью, оно есть вся жизнь, только приготовленная, сконцентрированная, сделанная более интересно, у нее отсеялась шелуха. Она, собственно, через искусство может быть понятна и мила любому, а через жизнь, без искусства, нет.

Александр Генис: Это и есть “легкие миры”?

Татьяна Толстая: Конечно, в частности, да.

Александр Генис: Какую роль играет потустороннее в Вашей прозе?

Татьяна Толстая: Я не отличаю, кто жив, а кто умер. Я считаю, что никто не умер, просто его не видно этими глазами, а другими видно, то есть как если бы он из комнаты вышел и не войдет, но он там. Он даже может не шуршать, хотя шуршит. Ты можешь ему говорить  туда, и он слышит. Для меня смерти не существует - это связано с особенностью моей биографии. Но действительно я не шучу, не кривляюсь, не притворяюсь, для меня этого нет. Поэтому есть мир здесь осязаемый, ногой топнуть об пол - больно будет, и есть другой мир, где  находятся те, кто из этого вышел. Но контакта с ними я не прерываю никоим образом, иногда они даже попадают в этот мир.