Читать «Наш день хорош» онлайн - страница 22
Николай Курочкин
— Честное слово, Верочка, я ее совершенно не знаю...
— Значит, не знаешь? А что у вас было в Свердловске?
— Да что ты, Верочка? Ничего не было, и я там не был...
— Я все знаю, не оправдывайся, меня не проведешь, — она жалобно всхлипнула и, оттолкнув его от себя, докончила:
— А я-то думала — любишь, верный, а ты... Уйди, уйди от меня...
Небо потемнело...
Деревья почернели.
Настроение испортилось.
Она торопливо шла впереди, сжавшись в грустный комочек.
Он — сзади, расстроенно махал рукой, беспомощно смотрел по сторонам.
И вдруг его лицо преобразилось.
Он стукнул себя по лбу, бросился вперед, схватил ее под руку и с надеждой в голосе спросил:
— Верочка, ты помнишь, как она меня назвала?
Верочка, страшно переживающая горе, уныло ответила:
— Николай Иванович...
Он весело рассмеялся и крикнул
— Ну вот! А меня как звать?
Верочка недоверчиво посмотрела на него, несмело улыбнулась и прошептала:
— Виктор.... Виктор Семенович...
По проспекту Горького прогуливалась парочка.
Воздух был чист и свеж
Небо синее.
Деревья зеленые.
Настроение хорошее, радостное
Он уверенно держал ее под руку и что-то рассказывал.
Она, склонив голову набок, тихо, воркующе смеялась...
ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА
Расставания у вокзала — явление обычное Слезы при этом — тоже. Но чтобы ругань...
К счастью, никто посторонний не слышал ее: привокзальный сквер был безлюден.
— Отстань! — сипел сквозь зубы скуластый парень, обращаясь к долговязому. — Отстань, говорю! — он зло сплюнул и демонстративно отвернулся, уткнув подбородок в спинку скамьи.
— Эх! Дурень, дурень! — нудил длинный. — Больно нужен ты Лукьяновне.
При упоминании Лукьяновны Женька нервно передернул плечами, но не повернулся, только еще злее прохрипел:
— Завязал я. Ты понял? — Он внушительно по слогам повторил: — За-вя-зал!
Долговязый не вытерпел. Махнув рукой, он решительно зашагал к выходу. На полпути остановился, пошарил в карманах, но так и не вытащив ничего, снова махнул рукой. На прощание только крикнул:
— Жду. Привокзальная, 118.
И ушел.
— Не верит. Не верит, что завязал!
Женьку бесило, когда ему не верили. Кто-кто, а долговязый Прут должен знать, как привык Женька, чтобы ему верили. Особенно заключенные. Там, в тюрьме, откуда они с Прутом только что освободились. Должен ведь он помнить недавние зимние вечера, хмурые и длинные, как срок заключения. Они собирались перед сном покурить, позубоскалить. Свет в таких случаях не зажигали.
Крылатое латинское изречение, догадайся только кто-нибудь перефразировать его, звучало бы здесь так: «Расскажи мне про волю, и я скажу тебе, кто ты».
Долговязый Прут, например, обычно рассказывал о том, как ловко «продувал карманы», как геройски водил за нос всегда неповоротливых, в его рассказах, работников угрозыска, с каким шиком «закатывался в ресторан».
Все слушали и понимали, кто такой Прут.
Человек познавался не по тому, врет или не врет он, а по тому, как и о чем врет.
Врали все.
И только сам рассказчик самозабвенно верил собственной фантазии.
Но попробуй кто-нибудь прерви его, усомнись вслух, брось человека в барак с заоблачных высот... Это жестоко. Каждый знал, что такое может случиться и с ним, поэтому каждый, не веря, внимательно слушал. Особенно Женьку. Рассказывал он увлеченно, страстно. Всякий раз дополняя старую историю новыми деталями, он никогда не менял основных событий, как это делали другие в пылу фантазии. Все увлекались до того, что начинали верить ему.