Читать «Баадер-Майнхоф» онлайн - страница 2

— Власти… — повторил он. Потом повторил еще раз, утробным зловещим театральным голосом, пробуя интонацию на слух.

Она хотела почувствовать раздражение, но испытала только смутную досаду на себя. Не в ее духе было так говорить о властях — как о стальной, неумолимой государственной машине. Не ее лексикон.

Две картины с мертвым Баадером в камере были одного размера, но подход художника несколько разнился, и на этом-то она и сосредоточилась сейчас — на различиях, на руке, рубашке, непонятном предмете у края того и другого холста, на несоответствии или неопределенности.

— Я не знаю, что произошло, — сказала она. — Я только говорю, какие есть мнения. Они погибли двадцать пять лет назад. Не знаю, как это выглядело тогда, в Германии, со всеми этими бомбами и похищениями.

— Вы не думаете, что они сговорились?

— Некоторые считают, что их убили в камерах.

— Коллективное самоубийство. Они же террористы были, да? Если не других, то себя хотя бы, — сказал он.

Она все смотрела на Андреаса Баадера — то на одно полотно, то на другое.

— Не знаю. В каком-то смысле это, может быть, еще хуже. Еще намного печальней. Столько печали в этих картинах.

— Тут улыбается, — сказал он.

Это была Гудрун на картине «Опознание 2»^{3}.

— Не знаю, улыбка это или нет. Может быть, и улыбка.

— Это самое ясное изображение на весь зал. Если не на весь музей. Улыбается, да, — сказал он.

Она повернулась посмотреть через зал на Гудрун и увидела мужчину, сидящего на скамейке вполоборота к ней, преждевременно лысеющего, в костюме с развязанным галстуком. Ее взгляд только скользнул по нему. Он смотрел на нее, но она глядела мимо него — на Гудрун в тюремной одежде, стоящую у стены и, на средней картине, да, скорее всего, улыбающуюся. Три Гудрун на трех холстах: может быть, улыбается — улыбается — вероятно, не улыбается.

— Нужна особая подготовка, чтобы воспринимать эти картины. И не поймешь, где человек, а где нет.

— Вполне можно понять. Просто смотрите. Смотрите, и все.

Она услышала в своем голосе нотку легкого упрека. Двинулась к дальней стене — к изображению одной из тюремных камер с высоко громоздящимися книжными полками почти на полхолста и с чем-то темным, призрачным, возможно — пальто на вешалке.

— Вы аспирантка. Или преподаете искусство, — сказал он. — Я-то, честно говоря, просто время здесь убиваю. От одного собеседования до другого. Работу ищу.

Она не хотела ему говорить, что провела здесь два дня, сегодня третий. Перешла к соседней стене, откуда до него, сидящего на скамейке, было чуть ближе. Потом сказала ему.

— Изрядно потратились, — заметил он. — Или у вас абонемент?

— Нет абонемента.

— Значит, преподаете искусство.

— Я не преподаю искусство.

— Вы хотите, чтобы я заткнулся. Заткнись, Боб. Правда, меня не Бобом зовут.

Глядя на картину, где через скопление людей несут гробы, она вначале не поняла, что это гробы. Она даже толпу увидела не сразу. Большей частью толпа была пепельной невнятной массой, только на переднем плане посередине и правее различались фигуры людей, стоящих спиной к зрителю, а поодаль, в верхней части холста, виднелось просветление — бледная полоса земли или дорога, — затем опять скопление людей или деревьев, и лишь какое-то время спустя ей стало понятно, что три белесых пятна около центра картины — это гробы, которые несут через толпу или уже принесли на место и поставили.