Читать «Гончая. Гончая против Гончей» онлайн - страница 189
Владимир Зарев
— Не вижу, как я мог бы вам помочь.
— Я вас просто попрошу ответить на некоторые вопросы.
(4)
Панайотов овладел собой, теперь его бледное лицо выражает печаль. Он произносит сочувственные слова по адресу Христо, чтобы показать мне, что глубоко взволнован, более того — потрясен трагической вестью, что испытывает горечь и известную вину в отношении этого парня, у которого была такая короткая и неудачная жизнь. В интересах истины следует сказать, что он не перебарщивает, слова его почти официальны, он не пытается мне понравиться. Пока он вынимает из, серванта и открывает новую — на этот раз непочатую — бутылку виски, я с интересом разглядываю старые карманные часы, висящие на стене… эти круглые коробочки с серебряными крышками излучают некую мистическую энергию вне времени и пространства. Панайотов подливает мне виски, кладет три кусочка льда, от чего напиток приобретает цвет липового чая.
— Мне действительно очень жаль Христо Бабаколева! Он был
— Благодарю за сочувствие! — нелюбезно прерываю его я. — А теперь скажите, что вы делали двадцать второго января?
— Это допрос? — Он поправляет привычным жестом очки, в голосе неуверенность; у него еще есть право выбора — держаться со мной, как с равным, или как с подчиненным.
— К сожалению, товарищ Панайотов, наш разговор не может быть дружеской беседой: совершено убийство, причем особо жестоким способом. Я, как и вы, испытываю чувство вины перед Бабаколевым и должен выполнить свое дело, как надо.
Панайотов встает с кресла, словно заводная кукла, исчезает в коридоре и возвращается с элегантным «дипломатом» в руке. Ловко набирает цифры на замке с шифром, вынимает из «дипломата» красивую записную книжку в черном кожаном переплете, садится, делает глоток виски, чтобы освежить горло или память, и открывает свою служебную «библию».
— Двадцать второго января была среда… утром с половины девятого у нас было совещание у председателя ассоциации, если необходимо, могу рассказать, какой вопрос мы обсуждали, — голос его звучит спокойно и самоуверенно. — Председатель задержал нас до половины первого, затем я обедал в столовой. В два тридцать принимал гостей из Афганистана, в четыре — трех генеральных директоров. С пяти работал с документами, говорил по телефону с городами Станке-Димитров, Плевен и Варна. В шесть у меня была встреча со швейцарским торговым атташе. Из своего кабинета я вышел около половины седьмого.
— Двадцать второе января для вас тоже был трудным днем. Что вы делали после того, как покинули ассоциацию?
Панайотов изумленно моргает.
— Пошел домой ужинать.
— Может ли кто-нибудь это подтвердить? — Задаю вопрос наугад, но не удивляюсь ответу.
— Весь январь моя жена находилась у детей в Брюсселе.
Делаю глоток бодрящего напитка, в то же время констатируя, что два пальца виски — бальзам для старости, но два раза по два — пожалуй, слишком много. Смотрю в упор на Панайотова и вновь испытываю тревожное чувство симпатии. Что-то в нем располагает к доверию — может, мне по душе его холодная бесстрастность, безукоризненная точность, упорное нежелание мне понравиться.
