Читать «Железный поход. Том пятый. Дарго» онлайн - страница 10

Андрей Воронов-Оренбургский

– Джамалутдин!..

– Отец, нет в Дагестане ни одного аула, который не был бы сожжен хоть один раз… Нет скалы, которая не была бы ранена…

– Молчи! Я вижу, ты не готов и не способен защищать эти раненые скалы.

– Отец!

– Я тебе не отец. И ты оказался не моим сыном! Услышав твои слова, мертвые должны вырваться из своих могил. Но что делать мне, живому, когда я все это от тебя слышу? Видишь, как потемнели скалы?!

Шамиль созвал своих верных людей и свою семью:

– Люди, я хочу рассказать вам, то говорит мой сын. Он убеждает меня, что Белый царь велик, что у врагов много силы, что государство царя велико и что мы воюем напрасно! Он говорит, что нам пора сложить оружие и покорно склонить головы наши перед царем. Я считал, что человека, который осмелится не только так сказать, но и так подумать, я ни на час не оставлю в Дагестане. Но сегодня… эти слова звучат, и где же?! В нашем доме. Кто же говорит эти слова? О, Аллах… мой сын! Что делать с ним, с человеком, которого подослал сюда царь, чтобы опозорить и Кавказ, и меня? Вы хорошо знаете, сколько раз кололи грудь Кавказа и мою собственную грудь вражеские штыки. А теперь штык, который я сам отковал, царь наточил и направляет в мое же сердце. Что делать?!

Со страхом и горькой печалью слушали родные своего имама. Только мать еще не в силах была поверить всему этому.

Шамиль резко повернулся к Джамалутдину:

– Эй, враг гор! Будешь там, откуда я не услышу твоего голоса. Нет у тебя отныне отца, нет у тебя и Дагестана. На тебя я обменял грузинских княгинь, но на кого обменять тебя? Что мне с тобой сделать?

– Что хочешь делай, отец, со своим сыном. Убей, но сперва дослушай.

– Хватит! Я всегда слушался Аллаха, но сегодня не слушаюсь и его. Он говорит: «Убей врага!» Я ему отвечаю, что это не враг, а заблудившийся сын. Я ему говорю, что не в силах отрезать палец от руки. Итак, живи… но сними этот кинжал. Оружие нужно только тому, кто готов драться.

После этого разговора Шамиль сослал своего сына в далекий, заоблачный аул. Там Джамалутдин жил, словно осенний листок, оторванный от родного дерева. Изнуренный печальными думами, скудной пищей, непривычным климатом, он заболел чахоткой. Имам воевал, а сыну все труднее и труднее дышалось. Он был обречен. В это время к нему приехала тайком от имама Патимат. Она привезла с собой игрушки из хлеба. Одна была в форме кинжала, другая в форме орла, третья в форме сабли. Потом со двора она принесла кизяк и развела огонь в очаге. Разогрела игрушки из хлеба, вытерла с них золу о собственные колени и, разложив одну из них, подала сыну, словно маленькому ребенку.

– Когда у матери нет своего молока, она старается приучить дитя к молоку тура, – сказала Патимат.

Джамалутдин смотрел на мать удивленными глазами. Ему казалось, что он видит ее впервые. Вдруг она вспомнилась ему молодой и красивой. В детстве именно такими забавными хлебцами она кормила его. У колыбели, похожей на коня, она пела ему песню о юноше, вскормленном молоком львицы. В изголовье под подушечкой лежал деревянный кинжальчик.