Читать «Ленин в Цюрихе. — Париж: Ymca Press. 1975» онлайн - страница 3

И еще сейчас 23 минуты до отхода поезда, только первый звонок дали, — уж скорей бы уехать!

А Ганецкий — Куба по-партийному, самоуверен­но держится, коммерсантская манера, изобретательно­шнуровая полоска усов, и глаза настойчивые, спокой­но-выкаченные, не могут не восхитить. В острейший момент не отстал, не смяк, не сдался, а как бульдог вцепился в жандармские штаны. В первые же минуты после обыска — к нему первому, не к Гришке Зино­вьеву, покатил Ленин на велосипеде — и не ошибся. Из достоинства еще старался рассказывать как о пустяке, о смешном досадном случае. (А сам про себя оглушён: ведь время военное, кто будет разбираться? — расст­реляют! ухлопают беспрепятственно — и к чертям, по

глупости, вся партия! и — к чертям всемирная социа­листическая революция!) Но Куба — понял, как это опасно! не поддержал игры в небрежность, в успо­коение, а из себя фонтаном взвил имена — социал- демократов! депутатов парламента! общественных дея­телей! — кому сейчас же писать, объяснять, теребить!! добиваться вмешательства!!!

Уже в тот вечер из Поронина слал Ганецкий пер­вые телеграммы, и Ульянов телеграфно просил краков­скую полицию подтвердить его полную лойяльность Австро-Венгерской империи. Утром из Нового Тарга Ленин не вернулся, и Ганецкий — днём поезда нет — на арбе погнал к полицейским лицам, к судебному сле­дователю (рискуя же и сам, ведь и Гришку арестовали потом, могли и Кубу), и два десятка писем во все кон­цы, и тут же в Краков, и встречался там (да ведь он любому чиновнику сплетёт историю в одну минуту!), и телеграфировал в Вену. Любой бы славянин на его месте устал, отстал, бросил, но Ганецкий с неиссякае­мой настойчивостью, и как о брате родном заботясь — не отставал! А вернувшись из Кракова, прорвался и в тюрьму на свидание, и уже поручал ему Ленин даль­ше: добиваться сразу выезда в Швейцарию!

От телеграфных толчков Ганецкого с-д депутаты парламента Виктор Адлер и Диаманд обратились к канцлеру и в министерство внутренних дел, дали пись­менные ручательства за русского социал-демократа Ульянова как врага русского правительства, злейшего, чем сам канцлер Австро-Венгрии. И в краковскую поли­цию пришло указание: „Ульянов смог бы оказать боль­шие услуги при настоящих условиях". И то не освобож­дали одиннадцать дней, только 6 августа, хватка...

Но и с тех пор неделя в Поронине после тюрьмы совсем не оказалась спокойной. Что можно было втол­ковать австрийскому канцлеру и слабоумным австрий­ским аристократам, того не могли понять галицийские мужики, тупые, как все мужики в мире — в Европе ли, в Азии, в Алакаевке. В глазах поронинских дремучих

И

жителей этот иностранец, хоть и освобождённый, всё равно оставался теперь — шпионом! Поразительно! Непостижимо! Шли из костёла крестьянки и, сами ли по себе или увидя Надю и для неё, расшумелись на всю улицу, что коли начальство отпустило, так они сами выколят ему глаза! сами вырежут ему язык!.. Надя пришла домой бледная, вся тряслась. И испуг её — пе­редавался, захватывал: а что? — и выколют, ничего удивительного. А что? — и вырежут, ничего невозмож­ного! Очень просто: придут с вилами и ножами... Такой колоссальной опасности не подвергался Ле­нин никогда за всю жизнь. Никогда еще ни от кого ему такое не... Да мало ли знает история вспышек про­стонародной безобразной ярости! От неё нет гарантии даже в цивилизованном государстве, даже в тюрьме безопаснее, чем от тёмной толпы...