Читать «Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона» онлайн - страница 87
Владимир Набоков
Итака, Нью-Йорк
13 июня 1951
Дорогой Кролик,
<…> мне надоело, что мои книги погружены в тишину,{235} как бриллианты в вату. Безумный энтузиазм, коим преисполнены письма ко мне частных лиц, до смешного несопоставим с полным отсутствием интереса, который проявляют к моим книгам мои глупые и неумелые издатели. И они такие обидчивые, эти издатели. После того как я со всей откровенностью высказал «Харперу и Харперу» свое суждение об идиотской рекламе, которую они состряпали к «Убедительному доказательству», они совершенно ко мне переменились и теперь с патологическим удовольствием мою книгу замалчивают. В результате моего гордого, безразличного и даже презрительного отношения к fata[191] моих творений, доблесть и честность в конечном счете так и не взяли верх над посредственностью и мелкотравчатостью. Напротив, я совершенно dèche,[192] погряз в финансовых проблемах, не могу избавиться от тяжкого и постылого (к тому же скверно оплачиваемого) академического рабства и т. д. «Нью-Йоркер» отказывается печатать лучший рассказ из всех, мною написанных,{236} то же, что я пишу сейчас, наверняка будет отвергнуто всеми журналами без исключения. Но впредь je vais me trémousser,[193] буду деловит и хитер, буду посылать свои книги критикам, буду вписывать в контракты с издателями специальные пункты, согласно которым им придется раскошелиться на рекламу моих книг.
Мы складываем вещи: осенью у нас будет другой дом, поменьше, но удобнее. Отправляемся на запад
Твой
623, Хайленд-роуд
Итака
Первые числа сентября 1951 года
Дорогой Кролик,
я болен. Врачи говорят, что у меня нечто вроде солнечного удара. Ситуация идиотская: два месяца изо дня в день карабкаться по горам в Роки-маунтинз, без рубашки, в одних шортах — и рухнуть под вялыми лучами нью-йоркского солнца на подстриженном газоне. Высокая температура, боль в висках, бессонница и нескончаемый, великолепный и совершенно образцовый беспорядок в мыслях и фантазиях. <…>
В Гарварде зарплату мне будут платить вполне пристойную; помимо двух русских курсов, мне дают еще европейский роман (от Сервантеса до Флобера). Нынешние же мои обстоятельства хуже некуда, и это притом, что весной я взял у Романа в долг тысячу долларов. Нет ни одного журнала, который счел бы возможным напечатать или хотя бы понять (это относится и к «Нью-Йоркеру») мой последний рассказ, и коль скоро у меня нет ни малейшего желания идти навстречу «широкому читателю», мне предстоит оставаться в сфере, которую дураки называют «экспериментальной» литературой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Здесь мне не доплачивают самым нелепым и оскорбительным образом. Люблю жаловаться — потому все это тебе и выкладываю.