Читать «Ночная певица» онлайн - страница 20

Потом вы, вспоминая о них, даже подумаете, что и «виляние» жопой было не очень-то особенным и сама она ничего такого… «Сучка с сумочкой» вполне подойдет для ругательства в такой момент. Правильно, меня так не обзовешь — я большая…

1996 г.

P.S. У меня было еще что-то о Лике (Стар), но писала я этот текст для журнала «ОМ» и Лика в то время исполняла роль большой подруги г-на главного редактора — и текст попросили… сократить. Сейчас дописывать о ней что-то неохота. Тем более появилось столько новых «с. с с.»… Вообще, они как менструация у хорошо защищенных — ежемесячно появляются. И это верно для нашего времени, которое уже начало отсчет назад. Хорошо, что они так же быстро, как месячные, уходят, запачкав иногда только нижнее белье. Но и тут мы защищены «олдэйз», то есть всегда!

1999 г.

НИНКА

Нинку убило током. А вообще-то, Нинка умерла от страха. Страх ее убил. Страх жить, быть. Страх, выросший больше самой Нинки. А Нинуля была высокой, крупной, можно сказать, женщиной. Но стала маленькой. Страх ее всю съел. Совсем не видно было Нинки. Виден был Страх. Так и назывался — Страх-Нинка. Или Нинкин Страх… Нет, неправильно. Нинки ведь почти не было. Значит, не Нинкин, а она ЕГО, Страха, подданная. Страх и его Нинка.

— Машуля, ой! Вы меня давно ждете?.. Ну, вы уж извините. А как нам здесь хорошо-то! А? Хорошо вам здесь, правда? — Нинка шлепала по разъезжающейся глине в коротеньких черных ботах. Чуть не поскользнулась пару раз. Но засмеялась. Будто себе под нос, в несуществующие усы. — Ой, хорошо нам, да?

Они приехали к ней в Павловский Посад и ждали в шашлычной «У Федора» на обочине. Нинка купила здесь дом, когда еще жила в Париже. И с Машкой-Машулей была знакома еще с Франции. Вот теперь парижанки встретились в Павловском Посаде. Еще и Сережу Машка привезла. Того самого, при котором Нинка, встретившись с Машкой в Москве, смеясь сказала: «Все мужики козлы… кроме тебя, Сережа!» Ну, был бы на месте Сережи кто другой, она бы и ему сделала исключение…

— У меня изба. Самая настоящая. Ничего лишнего. Все по-простому. По-нашему. А что нам еще нужно? Машуль, а? Супчику сварить, салатику намять… — Нинка отпирала свои владения, и у Машки создавалось впечатление, что говорит она по-французски. С этим оборотом n'est ce pas — не правда ли? Будто ища поддержки. И будто уговаривая себя все время.

Никакая это была не изба. Домик с большим количеством неосвоенных помещений. А может, это зимой они не использовались. В них хранились вещи. Все, что Нинка привезла из Парижа. Да… Сначала возила в Париж, а потом обратно. Советские плакаты, флаги, эмблемы. Всюду были понатыканы флажки, висели вымпелы. Победителю соцсоревнования! С ума сойти! Гигантский бюст Ленина стоял в гараже. Машины уже не было. «Пропила машину!» — покачала головой Нинка. У нее всю жизнь была проблема с алкоголем. Это так она говорила. Машке казалось, что у нее проблема с жизнью. Что она не решила, никогда не осмелилась решить — что же ей делать в жизни своей. Вот она выходила замуж и была женой. Но оттого что не было у нее безумной любви к мужьям, преданности невероятной — ей не хватало этой роли жены. И даже матери. Ее муж француз стащил их сына, выкрал и увез с собой в Алжир, где работал в дипкорпусе. Она, Нинка, поплакала, попереживала и… и потом стала бояться, что ее еще как-нибудь накажут. Но уже официально. Франция ее будто накажет. Будто лишение сына уже не было наказанием… Ну, ладно. Казалось бы, вот она свободна — делай что хочешь. Дерзай! Так ей ничего не хотелось! Или нет, не так. Ей сначала хотелось, она даже загоралась энтузиазмом, строила планы… Работать в галерее — класс! Или — работать в «Пале Рояль дез антикер» с антиком, с драгоценностями, которые она обожала. Да-а… Пропила и драгоценности свои. Машка пыталась уловить этот момент в ее историях — когда ей надоедает что-то. И получалось, что ей не надоедает, а она просто боится, что не справится, не сможет, не выдержит ответственности. Ей просто страшно влезать во что-то серьезное, уже заранее страшно, и она влезала в пьянство. Но даже с пьянством у нее все было как-то пугливо. Машке, выпив, сразу хотелось куда-то бежать, веселиться, что-то организовывать-устраивать. А Нинка лежала на диванчике и бесконечно слушала Высоцкого. «Зачем ты во Франции живешь, Нина? Здесь есть Серж Гинзбург! Зачем здесь Высоцкий?!» Нинка вздыхала, пила «пивко»: «Ой, не знаю, Машулина. Черт меня занес в эту Францию… и французов я ненавижу… А я уеду. Уеду обратно, в деревню какую-нибудь растить морковку. Завяжу с пивком и морковку буду есть… Приедешь ко мне, к старой подружке-пьянчужке?.. Ты только никому не рассказывай! А то меня не пустят!» Даже если это говорилось шутливо, в этой боязни была вся Нинка. Не дай бог, кто-нибудь узнает, кто-то увидит ее такой вот… «Какой? — думала Машка. Какая она есть? Значит, она все время не сама, не такая, какая она по-настоящему есть. От этого ей страшно. Почему же она не станет другой, если ее это мучает, мешает жить, не дает ничего делать…» Нинка игриво-плаксиво отмахивалась: «Ну не нуди. Не это… не надо меня затюкивать, я и так пугливая. Налей лучше пивка…»