Эти двое посмеялись не над Вами, а над своими неполноценными, несчастными и убогими отношениями. Что Ваш бывший молодой человек имеет на сегодняшний день? Сорок костюмов, многочисленные походы в химчистку с завидной и даже маниакальной периодичностью и унизительную зависимость от более зрелой женщины?! Это достойно соболезнований. Милая незнакомка, не стоит терять собственное чувство достоинства. Вы выше всего этого. Теперь Вы не в этой ситуации. Вы над ней. Даже в самом негативном можно всегда найти позитив. Постарайтесь посмотреть на ситуацию с другой стороны. Вы приобрели полезный опыт, который обязательно пригодится Вам в будущем. Ни в коем случае не сдавайтесь и не опускайте руки. В вашей жизни обязательно появится человек, который будет достоин Вашей любви и Вашего уважения. Жизнь пишет удивительные сценарии, и вполне возможно, что Ваш будущий любимый человек бродит где-то поблизости в ожидании самого долгожданного подарка своей судьбы – это встречи с Вами. А эти двое… Эти двое пусть завидуют чужому счастью, потому что у них никогда не будет собственного.
Спасибо за Ваше доверие и Вашу исповедь.
Юлия ШИЛОВА
2
Уважаемая Юлия, я преклоняюсь перед женщинами, добившимися в жизни настоящего успеха, особенно когда жизнь была «мачехой». К своей судьбе у меня двойственное отношение: с одной стороны, я считаю себя вполне состоявшимся, счастливым человеком, с другой – не знаю. До последнего не была уверена, что отправлю письмо: нелегко делиться бедами, оставившими в душе не один шрам.
С самого детства мне всего нужно было добиваться самой. И сейчас спустя годы думаю: «А победы ли это были?» Я родилась в благополучной семье, в сибирском городе, где отец занимал хорошую должность на шахте. Мама говорила, что он меня очень любил, только я его любви почти не помню. После аварии на шахте отец уехал к себе на родину, в Крым, обещал нас забрать, но встретил там старую любовь и уже не вернулся. Тогда мне было всего три года. Помню, приехали в Крым, и отец все спрашивал: «С кем ты хочешь жить, доченька?» А я отвечала: «С папой и мамой». В итоге мама осталась с нами одна. А потом маме сделал предложение человек, который не побоялся взять женщину с двумя детьми (старший брат был от предыдущего брака). После этого в нашей семье родились еще двое детей. Жили мы не богато, но и не бедно, как тысячи советских семей. Потом мама заболела, и мы всей семьей переехали в Адлер, к бабушке. Это был отчаянный шаг: мы оставили хорошую квартиру, приличные заработки, друзей и родственников. В Адлере не было ничего: даже надежды, что станем жить лучше. Родители устроились работать в совхоз, нас поселили в горах, в оторванном от мира армянском поселке, в бывшей казарме. У отчима зарплата была шестьдесят рублей, а мама находилась в декретном отпуске. Все лето я с братишкой с 6 утра уходила собирать в заброшенных садах все, что созрело: груши, фундук, инжир и ежевику. До сих пор помню, как до крови обдирала нас эта ежевика. До жары мама уезжала на адлерский рынок, а я оставалась за хозяйку дома и за няньку. Первые месяцы мы всей семьей жили на фруктово-ягодные деньги. А еще мы с братом снабжали семью водой. Вода была привозной, и ее таскали ведрами километр туда и обратно. А еще копали огород, где было немереное количество камней. Я в свои пятнадцать лет и не думала о нарядах, но, когда пошла в школу, поняла, что очень отличаюсь от своих сверстниц. Из школы я вернулась в слезах. К счастью, к нам приехала мамина подруга – хорошая портниха – и за выходные сшила мне новую юбку и блузку. В понедельник я летела в школу как на крыльях и казалась себе необыкновенно красивой. А на перемене ко мне подошел старшеклассник, положил поверх книги деньги и сказал: «Сегодня ты пойдешь со мной». Помню, я не сразу поняла, что это значит, а когда поняла, меня затрясло от унижения. Все вокруг стояли и смотрели и ждали, какая будет реакция. Я сбросила деньги на пол и хотела убежать. Но он перегородил дорогу и спросил с насмешкой: «Что? Мало? Я добавлю». Тогда я его ударила, а он ударил в ответ, и никто за меня не заступился. Это перевернуло мое представление о благородстве и о многом другом. Позже я поняла, что армянские парни на курорте привыкли, что все девушки иной нации – шлюхи. Целый год я боролась за свою честь, и в 10-м классе уже ни один из моих одноклассников и не смел подойти ко мне с гадостью. Школу я окончила хорошо, немного не дотянула до медали. Только эту радость омрачили: целый месяц не давали аттестат без сочинской прописки. С тех пор я очень хорошо понимаю беженцев и людей, оставшихся без документов. Я хотела учиться и уехала в Казань, где жил мамин дядя. Оказалось, что ни в один из институтов, куда я хотела поступать, не принимали без казанской прописки. Я билась полгода, а потом поступила на работу ученицей в отделе кадров одного из торгов. Туда меня устроил дядя, сказав, что поступить заочно будет гораздо легче. Он настаивал на торговом институте, а я мечтала об институте культуры. Спорить не стала, но провалилась на первом же экзамене, ведь я не была «блатной» – простая сопливая девчонка, больше всего на свете увлеченная литературой и историей. В ту осень я встретила будущего мужа и приняла предложение мужчины гораздо старше меня. К нему испытывала лишь симпатию, а отнюдь не любовь. За годы семейной жизни я поняла, что любовь рождается после, а уважая друг друга, можно прожить гораздо лучше, чем бежать замуж по горячей любви, а потом разочароваться. Муж жил вместе с родителями и честно предупредил, что они – инвалиды, но я с наивностью девятнадцатилетней девчонки сказала: «Я им буду помогать и никакой работы не боюсь». Могла ли я знать, что старикам будет нужна не моя забота, а мои слезы. Скандалы начались едва ли не с первого дня. Виновата во всем была я, даже в том, что вошла в их семью, будучи непонятно кем (моя мама – татарка, а отец – украинец), и их чистую русскую кровь испоганила. Оказалось, что я – колдунья, приворожила их сына и много чего другого. За день на меня выливалось столько грязи, что сил сопротивляться не было. Я опасалась заходить в дом без мужа, после работы часами мерзла на скамейке. Рождение детей ненадолго улучшило ситуацию. Свекровь любила по утрам выскакивать из квартиры и, пока я бежала до нижней площадки, кричать вслед мне всякие мерзости. От обиды я приходила на работу зареванная, и только там я успокаивалась: девчонки меня поддерживали. Заочно поступила в техникум, потом в институт. Карьера пошла вверх, на работе меня уважали, и уходить оттуда по вечерам не хотелось. Так бы и свернулась калачиком где-нибудь на стульях и ночевала. Тем более что свекор мог и избить. Несмотря на инвалидность, он был сильный, крупный мужчина, а я – маленькая, худенькая. Никто не верил, что у меня двое детей. Детей я любила, но теперь понимаю, что они были, по большому счету, заброшены. Как в такой нервной обстановке я могла полноценно заниматься ими? Все, что я давала, это еду, чистую одежду и постель, да поцелуи украдкой от стариков. Собой я становилась только раз в году, когда мы уезжали в Адлер в отпуск, могла там расслабиться, смеяться, сколько хочу. Может, я и решилась бы уйти из семьи к родителям, но у них было еще двое младших, и мне стыдно было садиться им на шею с двумя своими детьми. Так в состоянии войны я прожила 13,5 лет. А потом мы, наконец, купили квартиру – старенькую хрущевку, но как я была счастлива! Помню, ходила по грязным комнатам с ободранными обоями и паутиной по углам и чувствовала себя самым счастливым человеком на свете! Правда, первый же год счастья был омрачен: вскоре пьяный свекор заявился к нам, закатил скандал и избил меня. Только это был мой дом! Я рассвирепела, схватила первую попавшуюся под руку туфлю и поколотила его. Как потом выяснилось, я сломала свекру ключицу, и он подал на меня в суд. Судя по тому, каким артистом был мой свекор, мне грозил срок. Он мог, где надо, и слезу пустить, и советскую власть на помощь призвать. В то лето я ходила как неживая, не радовало даже то, что стала начальником отдела кадров. С меня взяли подписку о невыезде, как с преступницы. Что греха таить, в те дни приходила даже мысль о самоубийстве. Свекровь всем соседям говорила, что они меня посадят, и открыто радовалась, а свекор как-то передал мужу, что заберет заявление, если я попрошу прощения. Но тут во мне взыграла гордость! Все многолетнее унижение всплыло перед глазами, и я сказала, что лучше сяду в тюрьму, чем пойду просить прощения за то, в чем не виновата. В конце концов, свекор все же забрал заявление. Не знаю, что его подвигло на это. Он умер примерно через год после этого – пил несколько дней в жару, похоже, сердце и не выдержало. Позже умерла свекровь. Она звала меня несколько раз, но не от чистого сердца, и я не пошла. Теперь я избавилась от страхов и ненависти, связанных с той жизнью, и вступила в новую. А потом началась еще одна черная полоса в моей жизни: муж заболел, а потом лишился работы. Теперь занимаюсь его здоровьем и с надеждой жду, когда наступит следующая светлая полоса в моей жизни. А она придет, я верю!
