Читать «Легенда одной жизни» онлайн - страница 2

В этом самомнительном, но, в значительней степени, оправданном историей замысле — верной подругой и поддержкой Вагнера, хранительницей его традиции, воплотительницей его предначертаний, явилась его вторая жена, дочь Франца Листа, Козима. Женщина громадной воли, она сделала после смерти мужа все, чтобы закрепить и утвердить в мире вагнеровскую легенду и культ Вагнера. Байрейт сделался местом всемирного эстетического паломничества, сын Козимы и Рихарда, Зигфрид, — продолжателем отцовских замыслов, которому — так как в области духа не так легко усаживаются на отцовский престол — лишь отсутствие дарования помешало обосновать вагнеровскую династию; сама Козима явилась миру — и это было удостоверено подлинной автобиографией Рихарда Вагнера — единственной женщиной, имевшей действительно глубокое, истинно творческое значение в его жизни. Легенда была создана, утверждена, распространена, и, казалось, ничто не может нарушить ее устойчивость. Поэтому ошеломляющей неожиданностью для широких вагнерианских кругов было опубликование дотоле неизвестных писем Рихарда Вагнера к Матильде Везендонк. В противоречие с байрейтской легендой, в противоречие с автобиографией, физически продиктованной Козине, но духовно продиктованной Козимою, выяснилось то громадное значение, которое, в известную эпоху жизни и творчества Вагнера, имела глубокая, нежная и благородная вдохновительница, быть может, высшего из созданий Вагнера — бессмертной поэмы любви, «Тристана и Изольды», оперы, которая выдавалась за поэтическое воплощение безумной, всепоглощающей страсти Вагнера к Козиме. Беспредельно честолюбивая женщина пыталась всеми средствами помешать обнародованию писем к Везендонк, но это насилие над истиной не удалось, и отныне правоверным вагнерианцам — каковы, например, биографы Вагнера Глазенап и Чемберлен — оставалось только упорствовать под величавой эгидой вдовы композитора в извращении его истинного облика.

Эти факты действительности, бесспорно, легли в основание драмы Стефана Цвейга, — но легли исключительно в тех пределах, в каких он и сам, в своем предисловии, указывает на известное воздействие подлинных биографий поэтов. Его драма не историческая, а чисто психологическая; его образы до некоторой степени можно считать подсказанными действительностью, но общий сюжет драмы, ее основная композиция есть свободное изобретение автора. Он произвел, так сказать, художественно-психологический эксперимент. Предположим, что Матильда Везендонк еще при жизни явилась бы со своими письмами и требованиями своей доли в бессмертии Вагнера; как ответила бы в таком случае избалованная своей суверенностью Козима Вагнер, какую заняла бы позицию женщина ее духовного склада, ее воли, ее замыслов, ее достижений? Ничего узко-личного, ничего портретного уже нет, конечно, в этой постановке вопроса, в этом построении трагедии. Недаром Стефан Цвейг ссылается на то, что в создании его драмы имели значение также биографические частности из жизни Фридриха Геббеля и Достоевского.