Читать «Благая часть. Беседы с монашествующими» онлайн - страница 99

Вопрос. Как исторически, буквально понимать древо жизни? Некоторые святые отцы пишут, что Адам действительно вкушал плоды от него и от этого зависело бессмертие.

Ответ. Думаю, что под древом жизни нужно понимать вообще пребывание в раю, поскольку человек, живя в раю, не мог там умереть. Иначе говоря, под древом жизни можно, наверное, понимать вкушение от всех других деревьев райского сада, кроме древа познания добра и зла, по сути - сам райский сад.

Вопрос. Так это духовное созерцание, то есть приобщение к благодати, или все-таки вкушение?

Ответ. Это и вкушение, и вообще пребывание в раю во всех отношениях. Можно так понимать: Адаму было разрешено вкушать от всех деревьев, в том числе от древа жизни. От древа познания добра и зла ему вкушать было нельзя. Можно полагать, что древо жизни и древо познания добра и зла - это вещи противоположные. Сказано было, что в тот день, когда человек вкусит от древа познания добра и зла, он умрет. Значит, в каком-то смысле древо это можно назвать древом смерти. Вот и получается, что древо жизни - нечто противоположное древу познания добра и зла, то есть пребывание в раю и вкушение от всех древ - это и есть древо жизни. Поскольку Адам преслушал Бога, он уже не достоин был вкушения от этого древа, т.е. не достоин был оставаться в раю.

Вопрос. Когда Антоний Великий прогонял Павла Препростого, говорил, чтобы он шел в монастырь, а тот не уходил, это не было непослушанием?

Ответ. Это никак не противоречит послушанию, потому что он еще в него не вступил. Павел Препростый готов был покоряться Антонию Великому во всем, кроме того, чтобы уйти и лишиться самого этого послушания. О послушании можно говорить, если ты уже кому-то подчиняешься, а не тогда, когда человек тебя гонит и говорит: "Я не хочу тобой командовать". Павел это послушание расторгнуть не хотел, но, наоборот, хотел его получить. Поэтому противоречия нет. Здесь ревность к тому, чтобы иметь послушание.

Беседа 6. О правильном отношении к уединению

Многие, придя в монастырь или вообще интересуясь духовной, монашеской жизнью, почему-то предполагают, что самое главное в ней - это уединение, о котором они, впрочем, имеют самое общее, "ходячее", представление. Отчасти они его вынесли из книг о древних подвижниках благочестия - отшельниках и безмолвниках, отчасти - из тех взглядов, которые бытуют среди мирян, совершенно неопытных и не знакомых с действительной монашеской жизнью. Поэтому те, кто приходит в обитель, бывают удивлены и разочарованы, им иногда даже приходится терпеть скорби, когда того уединения, которого они желали, которое, как они думали, является сущностью монашеской жизни, они здесь не находят. Уединение представляется им порой каким-то "священным" (иронически говоря) бездельем, бездеятельностью. Вот, мол, буду сидеть в келье, чуть ли не в лесу, и молиться - и от этой молитвы душа будет очищаться и освящаться. Есть даже такая русская пословица (что говорит о том, что в народе выработалось правильное, здравое и трезвое, представление на этот счет, он усвоил себе эту мудрость и пронес ее через века): "Радуется бес, что уходит инок в лес". То есть простой русский народ понимал, что на самом деле преждевременное и неправильное уединение - это именно искушение. И вот, не имея в монастыре такого уединения, пребывая все время как будто бы в суете, сестры или братия, подвизающиеся в монастырях, унывают; они думают, что только одно уединение может их спасти и без него они не в состоянии преуспеть в молитве, что уединение, одиночество - это самое главное, может быть, единственно важное условие для преуспеяния в молитве. На самом деле эти простые понятия: "уединение" и "безмолвие" - включают в себя целое море деятельности, необъятное море внутренней жизни, где есть своя очень сложная, образно говоря, география, и тот, кто эту географию внутренней жизни не знает, тот обязательно потерпит кораблекрушение. Представьте себе начинающих моряков: им нельзя пускаться в дальнее плавание, потому что у них нет опыта вождения судов, у них нет знаний по географии и вообще нет навыков, которые необходимы для мореплавателей, чтобы совершать длительное путешествие, которое иногда может продолжаться несколько месяцев. И для того чтобы обучить моряков науке судоходства, их пускают сначала в небольшие плавания, а до этого, еще в судоходных училищах, их учат плавать в шлюпках на веслах - всего каких-нибудь несколько километров, да и то под руководством более опытных наставников. И если жизнь моряка, плавающего даже на самых современных в техническом отношении судах, исполнена многих опасностей, то жизнь духовная, при всей разработанности аскетической науки, еще гораздо более опасна, потому что, во-первых, гибель здесь грозит вечная, а во-вторых, если моряк борется с неразумной стихией - с морем, ветром и другими явлениями природы, то монах борется с врагом, который действует против него сознательно, - так сказать, со злой стихией демонического мира. Потому и борьба здесь гораздо более страшная, серьезная, требующая большего мастерства. Находясь в монастыре и пребывая на послушании, имея мало времени и для молитвы, и для чтения, мы должны понимать, что, хотя, с одной стороны, мы при этом будто бы что-то теряем, но, с другой стороны, нечто находим, потому что как раз вот это общение друг с другом и дает нам ту опытность, которую мы можем впоследствии использовать именно во время уединения. Я говорю не о каком-то особом уединении, безмолвии или отшельничестве, к которому, наверное, способны немногие люди, а о том безмолвии, которое все мы имеем, например, во время келейного правила, пусть это будет два-три часа в день. Борьба со страстями (выявление их во время нашего общения друг с другом и сопротивление им) как раз и пригодится нам в то время, когда мы не будем иметь такого повода к их обнаружению, находясь в уединении, и когда эти страсти начнут действовать более лукаво и более тонко. Казалось бы, это две противоположные вещи - общение с людьми и уединение, а сколь тесно они связаны между собой: приобретя опыт борьбы со страстями в монастыре, в общении друг с другом, - во время уединения мы уже сможем этот опыт использовать. Преподобный Серафим Саровский, который знал общежительную жизнь, но сам уже был безмолвником, говорил, что в монастырях монахи борются с демонами, как с голубями, а в пустыне - как со львами. Он испытал это на себе. То есть в монастыре демоны нападают на человека подобно голубям, и их можно легко отогнать, хотя они бывают очень докучливыми, а когда монах уходит в пустыню, те же самые страсти начинают действовать против него как львы - мощно, свирепо и страшно. И потому, не обучившись распознавать страсти и сопротивляться им в общении с людьми, тем паче трудно сопротивляться этим страстям в уединении, будь это келейное правило или какая-то иная возможность для молитвы.