Читать «Еще о «демократии», Уитмене и Чуковском» онлайн - страница 2

Трусливый маленький зверек,

Как ты испуган и бежишь…

Можно ли с этим живым, одушевленным и поэтическим очерком английского крестьянина-поэта сравнить формалистическую чепуху Уитмена:

Лягушка — шедевр…

И мышь — это чудо…

Господи! Да это просто приставленные друг к другу слова; поставленные одно возле другого. И далее, что это было Уитмену «все равно», он выразил через то, что рядом с «мышь» — поставил совершенно неестественное, совершенно сверхнатуральное сравнение:

И мышь — это чудо, которое может (!!!) одно пошатнуть

Секстиллионы неверных…

«Пошатнуть», т. е. поколебать, заставить дрогнуть? «неверных» — т. е. кого? врагов? войска? Даже нельзя разобраться, в чем тут чепуха: только это вообще неестественно глупо и совершенно не поэтично.

Так он, значит, не любит и мыши, — такой, действительно, иногда милой? Помню, я мальчиком поймал мышонка и клал его с собой спать: черные глубокие глаза и иссиня-черная шкурка были прелестны. Но Уитмен и над нею не сжалился, прогремев над нею своим барабаном. «Я стучу и барабаню…» — действительно — и только. Боже, как скучен, как однообразно ровен и плосок мир Уитмена. Во всей вселенной — ничего занимательного. О да, это «сатанизм»: но никогда нельзя было предположить, что «опаленный» и «с крыльями» явится в виде такой вши… Да: люди «Бога» умели кое-что подумать и о Сатане; а «без Бога» — и Сатану увидели вонючим и никому решительно не нужным, неинтересным и нестрашным, кроме разве страха омерзения…

Чуковский о всех стихотворных выкрутасах Уитмена имел несчастие написать:

«В этих великолепных словах Уитмен дает нам вечную, гранитную основу равенства: веру в мистическую сущность бессмертного человеческого я, — чтобы демократия вошла и утвердила новую грядущую религию всесвятости и человекобожества…»

Не скорее ли «всесвинства» и «человекоскотства»?

И далее:

«Демократия принесла человечеству новое слово: товарищ. Чувство, что мы рядовые какой-то Великой Армии, которая без Наполеона и маршалов идет от победы к победе, проникло уже в каждого из тех, кто заполняет сейчас площади, театры, банки, университеты, рестораны, кинематографы, трамваи современных многомиллионных городов…»

Также о словах Уитмена, что он приглашает «на пир к себе» — «как равных» — и проститутку, и сифилитика, — Чуковский пишет: «Прежние века и не мечтали о такой безумной широте». И снова роскошествует в цитатах: «Я и краснокожий, и негр, и каждая каста — моя, каждая вера — моя, я фермер, джентльмен, механик, художник, матрос… буян, адвокат, священник и врач» (Уитмен).

Врешь, голубчик, — врешь, наш милый Хлестаков!! Ты — не только не «все» это, но и — никто, ничего «из этого». Ибо ты весь — бездомен, дик несравненною дикостью, ты совершенно бесприютен в мире, и тебе некуда причалить среди всемирного океана твою утлую лодочку — ни к какой на земле церкви, ни к какому царству, городу, закону, сословию, профессии, насколько профессии все суть естественно «столбовые», наследственные, преемственные… В твоем несчастном глазу все смешалось, и в твоем несчастном уме тоже все перемешалось. Ты ото всего «отстал», воображая, что «ко всему пристал»… О, странный человек без родины и истории. «Мистический хулиган», hooligan mysterious…