Читать «СОВЕТСКИЕ ЕВРЕИ: МОЙ ОТЕЦ – ЛУЧШИЙ СВИНОВОД...» онлайн - страница 2

Писатель Ицик Башевис–Зингер подчеркнул в своей Нобелевской речи, что идиш – язык, не имеющий слов для армии, для войны. Доктор Геннадий Эйстрах из Нью–йоркского университета, из замечательного эссе которого позаимствованы наши примеры*, рассказывает, что для идиша в новинку были термины свиноводства тоже. Спорили о том, как сказать на идише «опороситься» – опоросен зих или опхазэрн зих, а «свиноматка» – хазер–мутер или мутер–хазер?

Впрочем, набожные евреи тогда воспринимали враждебно не только свиноводство, но и само занятие сельским хозяйством. В романе «Еврейский крестьянин» (1894) Мордке Спектор приводит характерное высказывание, мол, для еврея «стать крестьянином так же плохо, как и выкрестом». Как известно, крестившись, еврей «умирал» для своего народа и по нему справляли поминальный обряд, как по покойнику. В поэме «Хлеб» (1926) еврейского пролетарского поэта Изи Харика, главного героя называют антисемитом за то, что он призывает евреев переехать из местечка в коллективное сельскохозяйственное поселение, созданное в помещичьей усадьбе. Поэма Харика изучалась в еврейских школах, причем педагогам в местечках настоятельно рекомендовалось проводить экскурсии в соседние коллективные хозяйства, чтоб своими глазами убедиться в счастливой жизни бывших деклассированных элементов – неоднократно описанных люфтменчей – людей воздуха (термин сиониста Макса Нордау) .

Культурные процессы, происходившие в 20–30 гг. в еврейских массах во многом напоминали происходящее с российским еврейством сегодня. Как и тогда, народ лишился, а зачастую и сознательно отказался от преемственности культурной традиции, оказался без учителей, без наследия старшего поколения. Загнивающее и экономически несостоятельное местечко не могло привлечь симпатий молодых, перед которыми социализм, сионизм или коммунизм казалось, открывали безбрежные горизонты. Даже интеллектуальная еврейская элита в Советской России не захотела, а часто и не могла иметь никаких корней. Традиционные центры дореволюционной еврейской литературной и культурной жизни, находившиеся в Варшаве и Вильно, отошли к Польше. Маститые еврейские авторы к тому времени умерли или уехали в эмиграцию. На пустую авансцену вышли молодые авторы, не печатавшиеся до революции – Перец Маркиш, Давид Гофштейн, Лейб Квитко и, наверное, наиболее гениальный и виртуозный из них Ицик Фефер. Они быстро превратились в наставников целого поколения еврейских литераторов. Более старшие – Дер Нистер и Давид Бергельсон, печатавшиеся до революции рассматривались ими, как наставники, а погибший в Киеве революционный поэт Ошер Шварцман был провозглашен основателем советской еврейской литературы. Как и другие пролетарские литературы, нуждавшиеся в классиках–предшественниках, евреи взяли себе в предшественники недавно умершего земляка Шолом–Алейхема. В сионистских и бундовских кругах происходили аналогичные процессы. Молодые литераторы искренне поверили в новую жизнь, в новые горизонты и охотно отбрасывали старые вещи, казавшиеся им мертвыми.