Читать «Рассвет в декабре» онлайн - страница 217
Фёдор Фёдорович Кнорре
— В руках? Ничего не остается.
— А где?
— Непроследимо. Я хочу сказать, просто не прослеживаются эти бесчисленные пути, каналы связи во времени, очень они уж сложны, и слишком много их.
— Так. Непроследимо, неубедимо, неутешимо… Людей забывают начисто — и все…
— В каком смысле? Их имена? А пускай! Лишь бы сам знал, что сделал… Да, по-видимому, только и надо, что по совести делать свое дело, не ожидая, что тебя заметят и погладят по головке… Может быть, оно прорастет… ну, в общем, в этом роде, а?.. Пошли чай пить?.. Нет, погоди. Написал Гоголь «Ревизора», да? Царь его одобрил. И здорово промахнулся, знаешь ли! Наверное, думал: ага, вот поглядят мои мошенники городничие пьесу и поостерегутся взятки хапать. И конечно, ничего подобного. Как брали, так и продолжали брать… А все ж таки мы теперь знаем, какое великое дело сделал Гоголь, верно?.. Сделал, а, наверное, и сам не знал, где, когда и как оно прорастет!
— Э-э, опять Гоголь! Вечно, чуть что, сразу сворачивают на Гоголя, Шекспира, Александра Македонского. А рядовые, обыкновенные? Они все просто неудачники?
— Я понимаю. Сидишь ты тут одна и все еще о нем думаешь. По-моему, он вовсе и не похож был на неудачника. Вполне… ничего…
— По-твоему! Да что ты о нем знать можешь? Что мы все друг о друге знаем?
— Да неужели? Почему же неудачник?
— Для других. А для меня он… все равно прекрасный, пусть неудачник… А может быть, вовсе и нет.
— Не прекрасный?
— Не неудачник.
— А ведь, в сущности, это великолепная должность. На рядовых и неудачниках мир стоит. Пожалуйста, пускай будет даже и Александр, из-за которого в «Ревизоре» стулья ломали. «Александр», он действительно «Македонский». А вот «Великий» он потому, что какой-то рядовой воин, когда на него нахлынула с воем и ревом вся масса персидского несметного войска, устоял и не попятился. И устоял тот, что был рядом, у его правого плеча. И у левого — тоже. И так устояла вся многотысячная фаланга. И тогда «Александр» стал «Великим». Он стал названием того, чем были все они. И никто не знает до конца, почему устоял этот воин? Где самая первая причина? Может быть, серебряный памятник надо бы поставить бабушке или прабабушке, которая напевала у его колыбели стихи «Илиады» или сказки про Геракла? Не знаю.
— Я тоже. В таком случае, — сказала, нехотя вставая, Нина, — нам не остается ничего, кроме как идти пить чай. Пойдем. В запое многоговорения ты не замечаешь, как у тебя проскальзывают неглупые мысли. Если бы только покороче.
— Верно. Чтой-то я нынче распалился!.. Виноват.
— Нет, ничего, спасибо, ты ведь это нарочно — хотел мне помочь. Вот и пойдем к чаю…
Мать сидела, опустив руки на колени, выпрямившись, и ждала, смотрела на дверь и терпеливо, негодующе ждала.
Когда все уселись, она стала разливать чай. Нина неприязненно пристально следила за движением ее рук.
Гибкие и длинные руки матери казались гораздо моложе ее самой, Нина именно об этом и думала.