Читать «Притча» онлайн - страница 6

Сержант одним движением торопливо сложил бумаги и протянул их рослому. Очевидно, это была уловка, потому что не успел тот потянуться за ними, как сержант, не выпуская бумаг, схватил его за грудки и рванул к себе, однако на месте не устоял он сам; а не рослый, разбойничья физиономия сержанта оказалась нос к носу с его лицом, сержант оскалил гнилые, потерявшие цвет зубы, собираясь заговорить, однако не сказал ничего, потому что рослый спокойно, неторопливо продолжал:

— А теперь генерал Граньон везет сюда весь полк и хочет добиться у генералиссимуса разрешения на его расстрел, потому что, когда такой покой и тишина внезапно сваливаются на человеческий род…

— Никакой ты не фельдмаршал, — сказал сержант дрожащим от ярости голосом, — ты адвокат.

Он произнес это хрипло, злобно, но не громче, чем говорил рослый. Люди, стоявшие вокруг с застывшими, настороженными лицами, казалось, не слушали и даже не слышали ни того, ни другого, как и молодая женщина, продолжавшая неторопливо глодать прикрытый ладонями хлеб, а просто глядели на них пристально, безучастно, будто глухонемые.

— Спроси тех гадов, на которых ты пришел смотреть, они-то думают, что кто-то перестал воевать?

— Знаю, — сказал рослый. — Это я просто так. Ты же видел мои бумаги.

— Их увидит и адъютант начальника военной полиции, — сказал сержант и не отбросил рослого, а бросился от него, снова повернулся и, зажав в кулаке смятые бумаги, стал проталкиваться ладонями и локтями к бульвару, вдруг он остановился, резко вскинул голову и, как показалось, попытался приподняться всем телом, чтобы взглянуть поверх скученных голов и лиц в сторону старых городских ворот. Потом все услышали шум, не только сержант, уже скрывшийся за сомкнутыми винтовками, но и молодая женщина, она даже перестала жевать, прислушалась, и тут все стоящие вокруг отвернулись от нее к бульвару, не потому, что были равнодушны к ее беде и избавлению, а из-за шума, несущегося от старых городских ворот, словно порыв ветра. Хотя в шуме раздавались команды взводных стоящей вдоль тротуаров пехоте, он пока что представлял собой не столько голоса, сколько вздох, проносящийся по толпе. В город въезжал первый автомобиль: и теперь, когда при свете нового дня открывалась явь, казавшаяся в темноте сплошным кошмаром, ночная тревога, приутихшая под бременем ожидания, словно бы набиралась сил, чтобы залить их, подобно дневному свету, огромной слепящей волной.

Автомобиль вез трех генералов. Он ехал быстро, так быстро, что команды взводных и бряцанье винтовок, когда каждый взвод брал на караул, а потом по команде «вольно» опускал их к ноге, не только не прерывались, но и сливались друг с другом, поэтому казалось, будто автомобиль несется в неумолчном лязге металла, словно на невидимых крыльях со стальными перьями, — длинный, окрашенный, как самоходное орудие, автомобиль с развевающимся флажком главнокомандующего всех союзных армий; генералы сидели в автомобиле бок о бок в окружении блестящих, чинных адъютантов — трое стариков, командующих каждый своей армией, а один из них по общему решению и согласию командовал всеми тремя и, следовательно, всем, находящимся на этой половине континента, под и над ней — англичанин, американец, и между ними — генералиссимус: хрупкий седой человек с мудрым, проницательным и скептическим лицом, уже не верящий ни во что, кроме своего разочарования, своего ума и своей безграничной власти, — и люди ошеломленно застывали в изумлении и ужасе, а потом, когда под крики взводных снова раздавались стук каблуков и лязг винтовок, настораживались.