Читать «Луи Ламбер» онлайн - страница 31
Оноре де Бальзак
Я знаю, но теперь уже смутно, что, следуя шаг за шагом за результатами мысли и воли во всех их разновидностях, установив их законы, Ламбер отдал себе отчет во множестве явлений, которые до сих пор справедливо считались непонятными. Таким образом, колдуны, одержимые, люди двойного зрения и всякого рода демонические натуры, жертвы эпохи средневековья оказывались предметом такого естественного объяснения, что зачастую сама простота его представлялась мне залогом истины. Удивительные способности, за которые ревнивая к чудесам римско-католическая церковь карала костром, были, по мнению Луи, результатом некоторого родства между основополагающими началами материи и мысли, происходящими из одного источника. Человек с ореховой палочкой в руке, найдя родниковую воду, подчинялся какому-то непонятному ему самому притяжению или отталкиванию; и именно необычность таких явлений обеспечила некоторым из них историческую достоверность. Таинственные притяжения наблюдались очень редко. Они выражаются в удовольствии, о которых редко говорят люди, счастливые, что одарены ими, упоминая о них разве только вследствие какой-нибудь необычайной странности данного случая, всегда тайно, в совершенно интимной обстановке, где все забывается. Но отталкивание возникает, если имеется нарушенное сродство, и его всегда удачно подмечали, когда дело шло о знаменитых людях. Так, у Бейля начинались конвульсии, когда он слышал, что вода бьет ключом. Скалигер бледнел при виде кресса. У Эразма от запаха рыбы поднималась температура. Эти три случая отталкивания вызывались водяными субстанциями. Герцог д'Эпернон падал в обморок при виде зайчонка, Тихо де Браге — лисицы, Генрих III — кошки, маршал д'Альбер — поросенка; все эти отталкивания были порождены животными испарениями, ощущаемыми часто на огромных расстояниях. Кавалер де Гиз, Мария Медичи и многие другие чувствовали себя плохо при виде всякой розы, даже нарисованной. Канцлеру Бэкону становилось дурно во время затмения луны, независимо от того, знал он или не знал, что оно происходит; и все время, пока оно продолжалось, его жизнь была в опасности, но он выздоравливал сразу, как только оно кончалось, и затем уже не чувствовал ни малейшего недомогания. Этих достоверных явлений отталкивания, выбранных из числа тех, которые случайно отмечены историей, достаточно, чтобы понять явления неведомых симпатий. Отрывок трактата, который я вспомнил из многочисленных заметок Ламбера, может дать представление о методе, каким он пользовался в своих произведениях. Я не считаю необходимым настаивать на связи с этой теорией сходных наук, изобретенных Галлем и Лафатером; они были ее естественным следствием, и всякий человек, слегка знакомый с наукой, заметит ответвления, которыми соединялись с нею френологические наблюдения одного и физиогномические документы другого. Открытие Месмера, столь важное и до сих пор еще недостаточно оцененное, могло уложиться целиком в развитии положений трактата Луи, хотя он и не был знаком с произведениями, кстати сказать, весьма сжато изложенными, знаменитого швейцарского врача. Простые логические выводы этих принципов заставили Ламбера признать, что с помощью сжатия внутреннего существа воля может сконцентрироваться, потом обратным движением быть выброшенной наружу и даже передаться материальным предметам. Таким образом, вся сила одного человека имеет возможность действовать на других, пронизывать их сущностью, чуждой их собственной, если они не защищаются от этого нападения. Свидетельства этой теоремы человеческого знания с необходимостью становятся все многочисленнее, но ничто не может доказать их подлинность. Нужны были или громкая катастрофа Мария и его обращение к Кимвру, который должен был его убить, или торжественный приказ некой матери флорентийскому льву, чтобы некоторые молниеносные удары мысли стали известны как исторические факты. Для Ламбера воля, мысль были
