Читать «Кризис 19.11.2008» онлайн - страница 2

Что же, мы здорово выросли за эти десять лет.

II.

Оппозиция тут, конечно, не «щи и жемчуг», а «поэзия и правда». Горечь утраченного изобилия — не более чем недорогая нуворишская амбиция, служащие девушки О? Генри в заемных шелках мечты. Оглянешься окрест — а практически никто из знакомых не покупал дорогую вещь просто для того, чтобы купить дорогую вещь, всегда покупали либо по надобности, либо по сильному сердечному влечению, по очарованности. Разговоры о брендовом считались комическими. Более того — именно рост доходов требовал дисциплины расходов. Если верить всему этому (мессидж утраченного рая, несмотря на бледные виньетки самоиронии, вполне основательный), легко упасть в какую-то раннемаяковскую эмоцию из стихотворения «Нате». Но все это смешит, а не раздражает, — не раздражают же нас рассказы школьниц о космическом сексе.

Спорить с мифами об истерическом московском потреблении — последнее дело. Нам, допустим, как-то повезло, вокруг меня никто не разу не покупал брендовое ради брендового, не томился шопингоманией, ужинать ходили в рестораны, где вкусно и тихо. Идентификация «через потребление» всегда провальна — я окончательно убедилась в этом после того, как долго и мучительно выбирала подарок на день рождения хорошей подруге. Я — редкое дело — старалась. И нашла, без преувеличения, очень красивый телефон в ценовом сегменте выше среднего, и при всем моем вещественном бесчувствии мне на минуту стало жалко его дарить — ну до того он был прекрасен, все в нем гармония, все диво, — и в самом деле, подруга была страшно довольна. Через месяц я поехала в командировку на Северный Урал и увидела точно такой же у рабочей женщины средних лет, участницы голодовки, она диктовала в него «Свободы сеятель пустынный», — ребенок потерял книжку. Хорошо так диктовала, уверенно. Я не выдержала, спросила: «Вы любите это?» — она удивилась: «В школе учила, а что?»

С тех пор я знаю, что МКАД — это просто дорога, просто очень дорогое, сверхзатратное асфальтовое полотно, что «замкадья» не существует, потому что не существует «внутримкадья», а люди, разведенные географически, социально и как угодно еще, похожи друг на друга гораздо больше, чем им того хотелось бы.

III.

Но, может статься, это кокетство, эта мотыльковость переживания — просто заговаривание ужаса? В Москве не принято замечать некоторых вещей — за этикетом стоит глубокая прагматика неприкосновенности к чужой проблеме, которая может сделать тебя уязвимым. Например...

В Москве увольняют гастарбайтеров — количество уволенных никто не знает, как никто не знал и числа принятых на работу. Понятно, что КЗОТ отдыхает; понятно, что вот проблема: непосчитанная, рассеянная масса голодных, бездомных, не собирающихся уезжать — или не могущих уехать — на улицах столицы. Напали недавно на журналиста М., дали по голове куском трубы, а милиция сказала — носи с собой деньги, чтобы откупиться. В Лианозово убили вдову известного художника Вечтомова, говорят, тоже гастарбайтер; и такой же голодный приезжий пытался ограбить и убил девушку, а юноша, пытавшийся ее защитить, потом от ранений умер в больнице. Это хроника минувшей недели. Еще несколько подобных случаев — в Нижнем Новгороде, в Петербурге. Но говорить об этом, призывать власть к реагированию — да, правильно, ужасная ксенофобия-и-фашизм, у нас ведь преступник из нацменьшинства не имеет национальности. Нет, мы не будем говорить о том, что пора пересматривать отношение к миграции или хотя бы правила личной безопасности, что легкомысленно считать Москву городом-клубом, где под каждым кустом запряжено такси с бубенчиками. Не будем впадать в фашизм. Поговорим об икре, пусть и об икре минтая. Очень соленая, но если с диуретиками — можно есть.