Читать «Сумма одиночества» онлайн - страница 4

Что там ни говорите, но все же эпоха не романная. Бывает.

Утверждают, что отечественная - да и мировая - новеллистика переживает кризис.

Но у людей никогда не пропадал и не пропадет вкус к сжато и ярко рассказанной истории. Они готовы уделить нам немного времени и даже проявить дружескую снисходительность, если ради правды мы немного приврем: "Не любо - не слушай, а лгать не мешай" (так русский переводчик Осипов назвал книгу историй барона Мюнхгаузена, увидевшую свет в 1791 году). Все дело, наверное, лишь в нашей готовности или неготовности пожертвовать собою ради любви к Другому.

Еще Гомер был убежден в том, что боги посылают людям приключения, чтобы будущим поэтам было о чем петь. Жизнь обретает смысл и завершенность, только если она рассказана. История и есть история. В русском языке в отличие от немецкого и английского нет разницы между Geschihte и Historie, между story и history. Жизнь есть рассказ. Во всяком случае, в России, где столетиями слово почиталось как Слово.

- Ладно,- сказал Колька Урблюд, откладывая гармошку.- Теперь моя очередь. Но сперва налейте для цвету.

- Вчера ты напился и блевал,- строго сказал дед Муханов, не выпуская изо рта сигарету, набитую грузинским чаем высшего сорта.

- А ты что делал?

- Делал вид, что ты не блюешь.

Колька перевел взгляд на слепца, который машинально застегивал и расстегивал свою булавку, и заговорил:

- После смерти Сталин стал трактористом в Сибири...

Одиночество с видом на комнату с видом на одиночество Иногда по ночам я жгу книги из своей библиотеки - развлечение, не приносящее ни радости, ни хотя бы низменного удовольствия, но в такую ночь, как эта, когда за окном клубится ледяная морось, оседающая влажными пятнами на грязный асфальт, нет, в такую ночь я не выйду на улицу, в холодную и ничем не пахнущую темень. Хотя, быть может, и стоило бы. Мне еще никогда не приходилось кричать на улице в такую непогодь. В моей коллекции криков нет такой ночи. Я кричал в подушку, кричал в замызганной, заплеванной рощице, тянущейся вдоль железнодорожной линии, в яму, которую выкопал в сыром лесу за Варшавским шоссе, в заброшенном ангаре на пустыре, в обледенелом тамбуре лязгающей электрички, в горячей ванне, в метро - люди шарахались от меня и бежали дальше, озираясь кто с ненавистью, кто с завистью,- но такой ночи и такой улицы в моей коллекции нет. Что ж, пусть она останется мечтой, сожалением об утраченной возможности, без чего немыслима любая подлинно ценная коллекция...

Я остаюсь в комнате, курю у окна, жду.

Улица пустынна. Ни людей, ни собак, ни Бога.

В толще дома забулькал лифт. Слышно, как он остановился. Открылись двери.